Добрая же, очевидно, осталась довольна действием, произведённым на врагов одним её взглядом. Врагов, которых она создала себе сама, возненавидев их, по так и оставшейся неизвестной им причине, неистовой, неутолимой ненавистью и объявив им безжалостную, беспощадную войну, войну на истребление, в которой не могло быть ни мира, ни перемирия, которая должна была закончиться лишь уничтожением противника.

И вот она могла праздновать победу. Неприятели оказались в полной, безраздельной её власти. Она могла делать с ними всё, что было ей угодно. Их судьба была в её руках. И у приятелей не было особых иллюзий по поводу того, какова будет их участь, чем всё закончится для них. И они смирились с этим, приняли это как должное. Чего не избежишь, что не оспоришь, чему бесполезно и бессмысленно сопротивляться. Тем более здесь, в этом страшном подземном мире, вероятно в самой преисподней, куда завела их тёмная дорога, на которую, сами того не ведая, они вступили несколько недель назад. И где они были уже совершенно беззащитны и беспомощны и не могли даже надеяться на спасение и возвращение туда, где осталось всё самое дорогое и светлое, что было в их жизни.

Старуха, насмотревшись на них вдоволь, удовлетворённо ухмыльнулась и небрежно, презрительно скривив рот, прошамкала:

– Ну вот вы и у меня в гостях. Вы же так этого хотели… Добро пожаловать!

И, видимо не в силах сдержать своей радости, разразилась реденьким квохчущим смешком, сотрясшим всё её тощее ссохшееся тело, напоминавшее в своих белых одеждах покрытую пеленами мумию.

Товарищи, у которых от этого смеха мороз пробежал по коже, угрюмо, безнадёжно, точно прощаясь друг с другом, переглянулись и уныло поникли головами, уставившись себе под ноги. Они словно не желали видеть того, что должно было последовать затем.

Но любопытство, неодолимое, упрямое, не покидающее человека даже на пороге смерти, – а может быть, и после неё, – оказалось сильнее, и уже через несколько секунд они, не удержавшись, подняли глаза и увидели две новые фигуры, будто из ниоткуда возникшие в зале.

Одна была знакома им, и при первом же взгляде на неё друзья, хотя им и казалось, что ничто уже не способно испугать их, почувствовали пронизавший их страх. Позади старухиного кресла, выпрямившись во весь свой огромный рост и скрестив руки на груди, будто на страже, стоял мощный широкогрудый незнакомец с закрытым лицом, в долгополой чёрной хламиде, резко контрастировавшей с белыми одеждами остальных присутствующих. Тот самый, которого они видели в квартире Доброй, когда он, вынырнув из тьмы, явился их взорам и шагнул в их сторону, заставив их, вне себя от ужаса, обратиться в бегство. Тот самый, силуэт которого они увидели во время визита на стройку, за спиной говорливого сторожа, ныне абсолютно безучастно сидевшего за общим столом и будто не замечавшего своего убийцу. И вот он снова, в совершенно иной обстановке, предстал перед ними. И, как настойчиво подсказывал им громко заговоривший в них внутренний голос, предстал совсем не случайно. В том мире, в котором они очутились, – в отличие от того, откуда они пришли, – вообще ничего не происходило случайно. Всё имело свой смысл, значение и целесообразность.

Но неизвестный явился не один. Рядом с ним, чуть впереди, справа от старухиного кресла, застыла ещё одна фигура, являвшая собой полную противоположность ему. Невысокая, хрупкая, миниатюрная, с красивой осанкой, очевидно женская. Облачённая, как и все собравшиеся, за исключением чёрного незнакомца, в белоснежное одеяние с лёгким голубоватым отливом, мягкими струящимися складками опадавшее на пол. Её руки бессильно висели вдоль тела, полностью покрытая просторным капюшоном голова будто в изнеможении склонилась на грудь. Казалось, незнакомка была объята сном, или, по крайней мере, пребывала в глубоком беспамятстве, похожем на летаргию.

Едва взглянув на неё, Миша ощутил странное волнение. Несмотря на облекавшее её широкое покрывало, скрадывавшее очертания фигуры, она тем не менее показалась ему знакомой. И чем дольше он вглядывался в неё, тем сильнее делалась его уверенность в том, что под лазурно-белыми одеждами скрывается та, о которой до недавнего времени были все его мысли. Вмиг всколыхнувшееся и разгоревшееся в нём горячее чувство также громко и настойчиво говорило ему о том же.

Но это не укладывалось у него в голове. Как это могло получиться? Разве такое возможно? Как она могла оказаться здесь, в этом царстве ужаса и смерти, среди чудищ, покойников и всякой нечисти, за столом, на котором копошатся и извиваются мерзкие гады? Она, юная, свежая, прекрасная, живая…

А может быть, уже не живая? – дойдя до этой мысли, одёрнул он себя, и охватившее было его нервное возбуждение резко спало. Разве живому место в преисподней? Они попали сюда только после того, как умерли. Они не знали, когда именно, в какой момент это произошло, но не сомневались в том, что уже мертвы, что свет жизни погас для них навсегда. И потому они здесь, в мучительном, изматывающем ожидании своей дальнейшей участи. Но что же делает тут она? Неужели она тоже?..

– Узнаёшь? – ворвался в его смятенные, горячечные раздумья скрипучий голос Доброй, чуть вздрагивавший от рвавшегося наружу смеха.

Миша, на лбу которого выступил холодный пот, перевёл на неё сумрачный, остановившийся взгляд и судорожно стиснул зубы.

Старуха, уже не сдерживаясь, опять захохотала, обнажая голые розоватые дёсны и раскачиваясь, как болванчик, туда-сюда.

– Узнал! Узнал! – задыхаясь от смеха, хрипела она. – Конечно, узнал. Как же тебе да не узнать свою любезную. Пусть даже и мёртвую!

Мишино сердце болезненно сжалось и заныло. Он предполагал, конечно, что видит перед собой уже не живую Ариадну. Вернее, даже знал… Но, несмотря ни на что, всё же надеялся. Потому что надежда, наверное, не покидает даже мертвеца. Он надеялся, что хотя бы её миновала эта чаша. Что она будет жить и наслаждаться жизнью. И любить. Пусть и не его…

Но надежда была развеяна в прах. Проклятая ведьма добралась не только до него, но и до той, кого он любил. Она не просто убила его. В своей неуёмной, беспредельной ненависти она решила мучить его и после смерти. То есть тогда, когда все без исключения обретают мир и покой. Даже те, кто не заслужил их.

Старуха тем временем, продолжая похохатывать и кривить тонкие бескровные губы, дала знак гиганту в чёрном, и он, повинуясь указанию, откинул с головы незнакомки капюшон.

Миша невольно ахнул. Да, он не ошибся. Предчувствие не обмануло его. Это была она! Бледная, без единой кровинки, с исхудалым, осунувшимся лицом, плотно сжатыми поблёкшими губами и потупленными, а вернее, полузакрытыми глазами, замутнённый, явно невидящий взгляд которых был уставлен в пол. Клочковатые, чуть встрёпанные пряди золотисто-пепельных волос падали на чистый белый лоб, разрезанный двумя продольными морщинками. Черты, по-прежнему утончённые и пленительные, были недвижны, безжизненны, бездушны. Черты красавицы, умершей во цвете лет, которые смерть ещё не успела исказить и обезобразить.