Пять дней жары. За тридцать перевалило. Купались. Скатывались с крутых боков понтона в настоявшуюся на торфяниках черную воду. Мы загорали. Мы пели песню: «Я люблю тебя, жизнь». Сойдясь в поваром Ларисой, мы поносили начальника Саблина. С Саблиным в маршрутах мы судачили о единственной женщине — о Ларисе. «Она хороший, надежный человек, — говорил Саблин. — Но...» — «Отличная баба, — говорил я. — Но...
По ночам мы читали Ромена Роллана, Карла Лундквиста, Владимира Луговского, Марселя Пруста, Других книжек не было у нас.
Я уходил в сторону и жег свой, отдельный костер.
...Две птицы воспевают север. Одна выводит ближе к утру: фьюить. Другая с вечера начинает: чив-чив-чив-чив... Простенькая песенка. Сначала ровно, в одну ноту: чив-чив... И маленькое коленце в конце: чив-чив-чив? Вопрос. Что-то хочется понять птице. И не понять.
Ночевали в лагуне. Укрытый соснами, не видный с большого озера залив. Ровное полукружье пляжа. Песок цвета какао, гранатовая крошка. Хариусы медлительно высовывают морды из черной воды, подпрыгивают за летучей тварью и плюхаются обратно.
Ночью приплыл мужик. С вечера он шел на моторке сети ставить. Я крикнул ему:
— Але!
— Чего тебе?
— Дай закурить!
— Нету.
— Плохо.
И правда, мне было плохо. Мы плавали месяц по озерам. Вот возвращаемся к людям... Мужик приплыл к утру, привез две папиросины «Звездочка». «Вот, говорит, сплавал домой, да нету больше, магазин уже закрыли...»
Завтра мы вернемся к жилью. Остановимся в разведочной географической партии на Алла-акка-Ярви. Там нас никто не ждет и не знает. Никто не изумится нашему дрейфу по озерам. Нужно быть готовым к этому. И нельзя быть готовым.
Осколки радуг на небе, и лебеди — по паре на каждом озере, — и цветные «Катерпиллеры», и драгоценные гранатовые пляжи — с кем поделиться чувством утренней свежести открытого нового мира?
Ветер
Лариса ушла с Виталием Савельевичем в маршрут. Я остался в лагере поваром. Нужно заклеить «Капец». Он вздыхает, бедняга. Нужно высушить имущество, пока солнце. Из Ларисиного спального мешка выпала тетрадка в зеленой обложке, такая, как у меня. Последнее время она уходила по вечерам из лагеря с тетрадью под мышкой, зажигала отдельный костер. Саблин бранился:
— Ну, ладно уж вы. Бог с вами. Я понимаю, вам это нужно. Завтра носом будете клевать в маршруте. Я с этим смирился. Но ей-то это зачем? Мариэтта Шагинян из нее все равно не получится... Лари-и-иса, — кричал начальник, — а ну-ка давайте идите спать. Завтра рано подъем.
Я заглянул в тетрадку. Если секрет, то могла же она получше припрятать... «Как хорошо, — писала Лариса, — что я решилась приехать сюда. Как мелко кажется все, чем я раньше жила. Я не знала, что так бывает — такая великая чистота и свежесть. Я двое суток сидела одна в палатке, и рядом ходила какая-то зверюга. Я видела ее огромные следы, Это была росомаха, и я не боялась ее. Это со мной впервые. Я только ждала, когда он вернется. Он пришел весь серый, усталый. Когда он заснул, я смотрела ему в лицо...»
Я спрятал тетрадку Ларисы, вышел на берег, упал на песок, меня гладило солнце и шебуршала озерная вода у самых подошв.
Саблин отправился в Никель. Привезет припас для похода на Печенгу.