Всего-то километров семьдесят отъехали от горы Райсо-Айви, а будто другая страна началась. Сосны. Березы во весь рост встали. Озеро длинное, километров семнадцать. Дальний берег его синий, а ближний, наш, — сухая песчаная боровина. Чистая, прикатанная, мелкая галька.
Местные пришли поглазеть на резиновое чудовище. Я обратился к ним с крайне важным для меня делом:
— Как, ребята, рыба ловится?
— Рыбы — навалом.
— А утки?
— ...Утки — навалом.
...Мы штопали, шоркали по резине щеткой, макали пальцы в банки с клеем. Мы работали всем отрядом: повар Лариса, начальник Саблин и я — коллектор. Мы латали наш корабль сообща. Все мы теперь относились к нему одинаково. Это была наша общая работа. Мы шоркали ночь напролет, а потом, незаметно для нас, ночь перешла в день. Мы отлучались только поесть пшенной каши с тушенкой. Чем больше мы шоркали наш понтон, тем милее он нам был, тем нежнее мы к нему относились. И друг к другу тоже.
Потом мы его надули, каждый из нас прошелся ухом по гладкой, согревшейся на солнце резине. Мы были похожи на сельских врачей старой закалки, на тех, что не верят разным трубкам, фонендоскопам, а только чуткой раковине своего уха. Понтон не шипел. Мы стащили его в озеро Алла-акка-Ярви. Я прыгнул первым, вдел весла в веревочные петли и поплыл. Корабль был легкий и верткий на плаву. Он слушался моего гребка. Он еще не знал, что ему предстоит этим летом. И я не знал. И Саблин. И повар Лариса. Они стояли неподвижно на берегу, смотрели на плывущий понтон и улыбались.
Я позабыл совсем, как относился к понтону сутки назад. Это был наш корабль. Нашего отряда.
— А представляете, — сказал Саблин, — если бы мы взяли четырехместную лодку... Как бы в ней разместились. А тут мы будем танцы устраивать по субботам.
— Нам повезло, — сказали мы с поваром Ларисой. — Отличный понтон. Понтоша... А как мы его назовем? Ведь нельзя кораблю без имени...
— Капец, — сказала Лариса.
— Капец, — сказал я.
— Капец, — сказал начальник отряда Саблин.
Ефрейтор
Из опора Алла-акка-Ярви в озеро Паий-акк-Яур пришлось тащить понтон бечевой. Один порог попался долгий, ревучий. Ларису мы оставили с шестом на борту, а сами впряглись: я и Саблин. Едва лишь понтон вполз своей китовьей тушей в шиверу, как мы поняли: нет, не осилить. Трактор тут нужен. Веревка нам резала плечи. Мы стлались над землей. Веревка не выдерживала, рвались. Мы клевали носами в камни. Порог отнял у нас весь день. Имущество мы перенесли берегом. Понтон провели по самому урезу. Одним боком он полз по скользким береговым камням, другой бок остался в мелкой прибрежной воде. Мы надсадно взывали друг к друту: «Раз, два — взяли! Еще взяли!»
Когда прошли шиверу, было время ставить лагерь: поздно и нет сил грести. Это я так думал. Но Саблин все греб. Я, работяга, был зол на начальника: кому это надо корячиться? Я греб со злобой. Лариса тоже гребла. Гнус навалился. Саблин греб стоя, длинным веслом, бортовые петли давно уже полопались. Я видел, как пунцово наливается саблинская шея, как велик ей ворот армейского кителя. Саблин служил технарем в авиации. Лейтенант.
...Поздно совсем, у костра, после макарон с тушенкой и чаю, я думал, как славно, что вот пороги прошли да еще мертвые болотные плесы позади остались. Завтра уже этого всего не будет, новое будет, неведомо что. И место для лагеря Саблин выбрал отличное: сухо и высоко. А там бы в трясине заночевали — ни кола для палатки, ни дров. Уф-ф... Хорошо. Прав был Саблин. Всегда он прав, черт возьми!
Я показал отряду свои плечи. На левом и на правом плече бурлацкая веревка прорезала по рубцу.
— Вот, сказал я, — наконец получил первые лычки. Теперь я ефрейтор геологии...