Глава третья

Все на судне получают письма. Все, кроме Крыма. А недавно пришло письмо и на его имя. После прочтения послания он ходил огорченный. Крым помалкивал и не огрызался на добродушные подначки по поводу любви, неверности и коварства. Он получил письмо из государственного научного издательства «Советская энциклопедия». Письмо было кратким и безапелляционным: «Уваж. тов. К. Кубанский. Включить в Большую советскую энциклопедию ваши описания жизни и деятельности кулинара А. А. Кипариди редакция не имеет возможности».

Крым с огорчением разглядывал обратный адрес на красивом бланке. Все верно: «Москва. Покровский бульвар, 8…» «Во хмыри! — размышлял Крым, сидя на планшире и болтая ногами. — Не имеют возможности? А между прочим, рукопись не вернули. Известное дело: помурыжат мою статью с годик в столе и тиснут за свою. Точно. И фотокарточку присвоили. Ни с чем бюрократы не расстались. Ахнуть на них статью в «Правду», небось завертятся, заимеют возможность…»

Самолюбие автора было сильно уязвлено. Теперь он благодарил себя за то, что не показал черновика Игонину. Пусть уж лучше думает, что письмо от какой-нибудь зазнобы. А то потешались бы все кому не лень.

Неделю Крым сочинял статью о жизни Кипариди. Целую тетрадку исписал. Сроду он длиннее заявления бумаг не сочинял, а здесь… И фотографию выпросил у старика. Памятная фотография. Очевидно, фронтовая. На ней Кипариди сфотографирован в белом халате поверх дубленого полушубка, рядом с полевой солдатской кухней, похожей, по мнению Крыма, не то на скрепер, не то на мортиру. Из котла столбом прет пар, и Артемыч, явно позируя, наливает варево в солдатский котелок.

Именно теперь и следует представить читателю героя сочинений Крыма Кубанского, корабельного кока Кипариди. Вообразите, что юноша Аполлон постарел. Увяла его божественная красота. Поредели волнистые волосы, а брови, наоборот, сгустились и нависли белыми козырьками. Торс приобрел излишнюю фундаментальность, а незрячие, мраморные глаза ожили и смотрят на мир грустно и добро — к старости люди всегда становятся добрее или раздражительнее.

Еще представьте себе, что постаревшего Аполлона кто-то затискал в крохотный корабельный камбуз. Ему там очень тесно и скучно среди сияющих кастрюль, дуршлагов и иной кухонной утвари. И он, Аполлон, как только представляется возможность, покидает свой пост и выходит на ботдек, чтобы посидеть на пустом ящике именно в той позе, которая соответствовала Аполлону, играющему на кифаре.

Постаревшего Аполлона зовут весьма прозаично — Артем Артемыч. Он грек. Его далекие предки приплыли на какой-то галере или триреме к берегам Черного моря и поселились в маленькой бухте. Может быть, это они назвали эту бухточку именем Белой невесты? Во всяком случае, точно известно, что Артем Кипариди родился в Геленджике, не раньше и не позже 1902 года, и, стало быть, ко времени описываемых событий ему уже стукнуло шестьдесят три годика. Когда Крым со свойственной ему непосредственностью сказал коку: «Выходит, ты, батя, пинос?» — то старик, улыбнувшись лучезарно своей античной улыбкой, добродушно ответил: «Выходит, чумичка, что я тебе не батя, а дед. И не пинос, а пиндос, о чем ты имеешь смутное представление».

Пожалуй, более опрятного старика трудно было бы отыскать и в Древней Греции. Даже чистюля Игонин отдает должное аккуратности Папы Пия. Собственно, Папой Пием величает кока только Игонин. Все остальные, начиная от капитана, зовут его уважительно — Артемыч и лишь изредка традиционно — Кандеем.

Кипариди никогда не менял профессии. Сын черноморского контрабандиста, он начал свою трудовую деятельность на парусной фелюге кашеваром.

Большого секрета в особом пристрастии старика к чистоте нет. Он слишком много и долго валялся на нарах, полатях, на подвесных койках, а то и на полу казарм, кубриков, ночлежек, матросских бординг-хаузов и просто на матери — сырой земле. В лучших случаях судьба баловала его углами в частных квартирах или меблированным номером. Великолепно изучив все блага и изъяны человеческих общежитий, Артемыч как защитную меру выработал в характере любовь к чистоте. С годами люди всегда становятся или неряхами, или аккуратистами.

Особое пристрастие Крыма к повару легко объяснить. Выкормленный с младенчества общественной кухней распредпунктов, приемников, детдомов, он по достоинству оценил магическую власть коллективного котла и лиц, ответственных за густоту навара.

В свою очередь старый холостяк и скиталец Кипариди был не свободен от многих человеческих пороков, кроме казнокрадства. За густоту навара в судовом котле отвечал он, и было бы святотатством упрекнуть его в излишней тучности за счет колпита. Люди всегда с возрастом либо худеют, либо толстеют, и это скорее зависит от затраты калорий, нежели от их накопления.

Последний раз, получая продукты на базе, кок, как всегда, бушевал, грозился кого-то опрокинуть, обозвал баранью тушу вяленой кошкой и так даванул на дверь, что треснула филенка. Пока ребятишки таскали на «Орлана» продукты, старик успел куда-то смотаться на попутном судне и раздобыл два баллона томатного соуса. Потом он о чем-то шушукался с завмагом и засовывал в карман пакеты и коробочки со специями. Смета коллективного питания иных приправ, кроме соли, не предусматривала, и Артемыч частенько доплачивал из своего кармана, как он выражался, «за аромат и колер».

Специи — уязвимое место Кипариди. В минуту благодушия, наблюдая, как ребятишки уминают обычную свежеотваренную кильку, он думал: «Мне бы кайенского или венгерского перчика, винного уксуса, хренку, анчоусной пасты или ореха мускатного раздобыть? Вы бы у меня кирзовые сапоги слопали».