— Вас интересуют перипетии моей жизни? Они просты и легко доказуемы. — Он задумался на секунду и с усмешкой, адресованной только к себе, продолжал: — Родился. Вырос. Не знал забот и нехваток. Мне, видите ли, повезло: мой папа — простой советский профессор, доктор наук, член Академии наук, член общества хирургов, еще какой-то член — словом, многочлен. Имеет завидное обеспечение, жену, сына и дочь. На жену с дочерью ему не повезло: мама — ужасная барахольщица, а Нелли — вся в нее. Только мама за пятьдесят пять лет вышла замуж один раз, а сестричка за двадцать пять лет — два раза.
Всю свою пылкую любовь папа расходовал на сына, и я рос, как обычный обеспеченный баловень. Окончил десятилетку, вполне прилично. Пожелал сдавать экзамены в Литературный институт и с успехом завалил их. Какой-то седовласый поэт сказал мне, что у меня есть, очевидно, способности, но какие-то странные, не понятные ему, и посоветовал изучать жизнь и быт современников.
Вернувшись домой, я сказал отцу: «Отец, дай мне денег на год жизни. Я хочу поездить по стране и изучить быт современников». Отец снял очки и как-то странно улыбнулся. Потом он долго протирал очки и попросил подождать, пока уйдут из дома мать с сестрой.
Как только они ушли, он полез зачем-то в старый чемодан. Я думал, он там прячет деньги, но он достал старую гимнастерку с зелеными петлицами и четырьмя красными треугольничками на них и протянул ее мне. У него немного тряслись руки. Когда у хирурга начинают трястись руки — это профессиональная трагедия. Но он сказал совсем спокойно: «На, Леонид, эту солдатскую рубаху. Спори петлицы и носи ее в своих путешествиях. Дело в том, сын, что мне в свое время в этой гимнастерке очень повезло. Видишь штопаный карман? Сюда попал осколок мины. Случилось так, что он пришел в соприкосновение с моей грудью под углом много меньшим чем прямой. Я получил царапину, а не разрыв сердечной сумки. Кстати, свое ремесло я начинал тоже в этой гимнастерке, начал с санинструктора, еще на финской…
Иди и изучай. Возможно, тебе повезет и ты станешь писателем. Но денег я тебе не дам: изучать жизнь на папины средства — это значит ничего не узнать. Ты умный и честный парень — не пропадешь. На первый случай вот возьми…»
Он пошарил по карманам и достал рублей двести старыми, Я спросил: «Папа, ты знаешь, что такое жадность?» — «Знаю», — ответил он. «А ты знаешь, что такое санинструктор?» — «Инструктор по санитарии», — ответил я, не задумываясь. «О нет, — отец улыбнулся, — это не так. Я ползал на брюхе вместе с санитарной собакой и вместе с ней зубами вытаскивал раненых из боя…» — «Папа, не надо моралей, — сказал я, — все премудрости людей твоего поколения известны: все профессора вышли из рабочих, рабочие — из крестьян и так далее по Дарвину, Брэму и Энгельсу. Наше поколение волнует другой вопрос: почему дети профессоров не спешат обратно в рабочие, а дети крестьян при любой возможности сматываются в город?»
Тогда отец печально посмотрел на свою ладонь и сжал три раза сухие пальцы…
Капитан тоже посмотрел на свои пальцы задумчиво и спросил у старшего механика:
— Вась, а правда, почему детки профессоров не спешат пополнить рабочий класс?
— Ну и слава богу, — ответил механик, зевнув со смаком, — пусть и не спешат. Шалопаев хватает и так.
— Будто уж? — насмешливо протянул капитан. — Ты вот классический рабочий класс. Дед твой был котельщиком, отец — газосварщиком, ты с масленщика начинал, а сыночек твой шалопаем растет.
— Это точно, — теперь дед вздохнул. — Мать пишет — опять, поганец, ушел из техникума. Мне бы только до берега добраться, я ему выпрямлю линию жизни. Давай, Леня, продолжай… Папенька-то тебе в ухо не съездил?
— Нет, Василий Иванович, — папаша у меня человек выдержанный. Мама — в истерику, сестричка — в визг, а папаша — ничего, выпроводил из дома. Взял я себе комсомольскую путевку и поехал в Сибирь, строить железорудный комбинат. Поработал месяц разнорабочим и быстро сообразил, что подсчитывать проценты много легче, чем вышибать их кайлом.
— Так уж и кайлом? — насмешливо перебил капитан, — на таких стройках полно техники: самосвалы, самовзвалы, вездеходы, самоходы…
— Самовзвалов много, — в тон ему согласился радист, — но не забывайте, что, чем больше технический парк, тем выше процент простоя. Словом, кирка и лопата — вечные и непреходящие инструменты. Побывал я на стройках, на лесоповале, строил линию электропередачи, и везде механизация, как в анекдоте: нажмешь на кнопку — хоп! И бревно на плече. Но я не сбежал. Харч приличный, заработок — тоже. Пробился на курсы, получил шофера третьего класса. Хотел ехать папашу на работу возить, но передумал. Через годик замелькал мой портрет в постройковой газетке, микрофон под нос суют чуть ли не каждую неделю. Странная манера у нашей прессы: привяжутся к одному-двум и славят всласть, с усердием, а рядом десятки людей не хуже работают. О них очерки не пишут.
Скажу вам доверительно, все северные стройки — это клондайки. Не по сути дела, а по пестроте обитателей. Однажды вечером я возвращался из рейса один. В тайге, на просеке, проголосовали два таких «обитателя» — подбрось! Я остановился, открыл дверцу, меня за грудки вытянули из кабины. По ходу свалки я получил, как говорит коллега Шамран, железкой по голове, а за строптивость характера еще сунули под ребра хорошо отточенный, но не стерильный шпигорь.
Я еще помню, как меня волокли подальше от дороги. Положили на веточки и веточками забросали. Краем глаза я заметил, как они шустро меняли номера. Опомнился ночью. Сквозь ветки звезды светят.
— А ты бывалый, мятый мужик, — сказал дед с уважением. — Давай еще по рюмахе, одну для дезинфекции. Отступи от принципов, уважь компанию.
Радист Игонин долго смотрел на рюмку, поднял ее:
— Я, Василий Иванович, ни убеждений, ни предубеждений к спиртному не имею. Просто счастливый: не выношу запаха. Но с одной не стравит. Ваше здоровье!