Затащив катер на каменную скользкую плиту, спасательная экспедиция устремилась на обрыв. Дед карабкался на каменные ступени, сопя и отдуваясь, как медведь на сосну. Ляля вилял ящерицей между изломами, поросшими оранжевыми лишайниками. Шамран пошел в обход, выбирая более пологое место подъема. Митя кряхтел за спиной старшего механика, вежливо пропуская камешки, летевшие от его сапог. Радист с легкостью хорошо натренированного скалолаза преодолевал трещины, разломы и огромные камни, успевая на ходу сунуть в карман то камешек, то высохшую травинку. Он даже попробовал отстучать чечетку на гулкой, как барабан, источенной каменной плите. Шамран шел в стороне один, выбрав путь подлиннее, но полегче. Он сильно ругался про себя и мечтал лишь о той минуте, когда можно будет отхлестать веревкой виновника всех беспокойств — Крыма.

Наконец вся экспедиция добралась до верха и, отряхнув колени и локти, устремилась к какой-то пирамиде, сложенной из камней, на которую указывал Ляля. Радист задержался, разглядывая из-под руки морскую даль. Потом сказал вслух: «Я видел море — оно прекрасно! Не так ли выразились вы, герр Генрих Гейне? Вы всегда были склонны к высокопарности. Случись вам побывать на этом берегу, вы заговорили бы как Омар Хаям, все мудрости Запада задолго высказаны на Востоке».

Ляля уже лежал на животе и показывал деду в глубину каменного колодца:

— Понял? Бульк — и нету!

— Чего нет? — спросил дед, присев у края колодца.

— Ничего нет. Камень бросаю, и он летит. А куда? Ни стука, ни звука…

— Ты того… Близко не лезь, а то сам булькнешь.

— Это все фигня. Тама дно есть. Только глыбко. — Митя не спеша разматывал веревку-выброску. — Шамран, давай твою, счалим вместе, и хватит. Камень привяжем — и узнаем, сколь глыби.

— А толку-то? — спросил дед, тоже ложась на живот и опуская голову в пасть колодца. — Если он туда зафитилил, то там одни кости в куче. Ну-ка, Ляля, гаркни…

Ляля заорал в колодец. Темнота ответила: «Ау-гау-ау…»

— Ты ори потише, — посоветовал дед и сам крикнул в провал: «Эй, Крым!» Звук его голоса потерялся где-то в глубине, и слабое эхо откликнулось: «…ым!»

Митя тем временем уже притащил к колодцу камень размером с арбуз и оплетал его веревкой.

— На, — сказал он Ляле, — ты, значитца, не бросай, а спускай, трави помалу.

Ляля начал опускать камень и довольно скоро сказал: «Все. Не идет дальше. Смычки две ушло. Не больше».

— Какие смычки? Ты метров девять веревки стравил, не больше. Дай-ка я сам.

Старший механик взял в руки веревку и начал подергивать, крутить ее, раскачивать, прислушиваясь к тому, не слышно ли всплеска воды на дне колодца.

— Василий Иванович, — радист стоял рядом и улыбался насмешливо, — все это похоже на сказку незабвенного Пушкина «О попе и работнике его Балде».

— Ты, Пушкин, не хохми! Камень на дне. Надо лезть.

— Дед, ты сильно-по дну не стучи. Может, он тама внизу лежит… Ему и так скучно, а мы его еще и камнем сверху. — Митя вздохнул и посмотрел на всех вопросительно.

— Василий Иванович, вы человек серьезный. Крым похож на тех, кто прыгает в колодцы даром? Средь бела дня? В прекрасную погоду?