– Ух… – начала она восклицать что-то и резко прервалась, заметив папу. Он маячил в дверях, молчаливый и неулыбчивый.

Мама судорожно втянула воздух и отвернулась, потерянно глядя в окно. Наступившая тишина с каждой секундой становилась все холодней.

«Что-то я на этой неделе пропустил», – с огорчением понял я.

– Ирочка… – вдруг сказал папа с мольбой в голосе и перебрал ногами, будто собираясь идти к ней, но с места так и не сдвинулся. Глаза его тоскливо поблескивали.

Мамино лицо вздрогнуло удивлением.

«Да, – мелькнуло у меня в голове, – а и верно – я тоже такого давно не слышал».

– Ирочка… – повторил он сдавленным голосом, преданно глядя ей в затылок.

Она неторопливо повернула голову и посмотрела на него длинно и странно, словно оценивая произведение искусства – подлинник или подделка.

Мир на нашей кухне замер, ожидая вердикта. Между двумя моими вздохами уместилась вечность. Потом, когда сорвавшаяся откуда-то промеж моих лопаток щекотливая капелька пота уже докатила до резинки на трусах, мамины глаза нашли меня. Бровь ее повелительно двинулась.

Я немедленно воткнул взгляд в пол и забормотал:

– Ну… Я тогда пойду, да? По своим пробегусь, давно не видел… Там клубника на столе, курага…

Мама пошевелила пальцами, поторапливая, и я очутился в прихожей. Впрыгнул в ботинки, сгреб в охапку вещи и выскочил на лестницу.

Опасливо придержал дверную ручку, словно кто-то мог вырваться из квартиры вслед за мной, медленно и протяжно выдохнул. Опустил пакет и куртку под ноги, провел подрагивающей ладонью по влажным у корней волосам. Потом меня стало отпускать: здесь и сейчас от Андрея Соколова уже мало что зависело.

«Нет, – покачал я головой, – к Афанасьевым потом зайду. Сначала надо узнать, не Софи ли это учудила. Узнать и, возможно, наградить».