Днем 6 февраля Рузвельт обедал с Черчиллем и Алексом Кадоганом. В письме к жене в тот вечер Кадоган написал, что завтрак прошел весело, но он был удивлен тем, насколько постарел Рузвельт. Во время последовавшей за этим встречи «Большая тройка» обсудила широкий круг вопросов: ООН, права малых стран, новую модель немецкой подводной лодки – и снова Францию. Но главной темой была Польша. Обеспокоенный общественным мнением среди американских поляков, Рузвельт предложил немного подправить линию Керзона, чтобы дать полякам больше пространства на юге страны.
Он также предложил разрешить полякам оставить себе некоторые нефтеносные районы страны в качестве компенсации за потерю Кенигсберга, крупного восточно-прусского порта, который в межвоенные годы находился под контролем Польши, а сейчас был передан СССР. Черчилль поддержал предложение Рузвельта. «Если Россия пойдет на территориальные уступки, предложенные президентом, мы будем одновременно восхищаться и приветствовать действия Советского Союза», – сказал он. Недовольный направлением разговора, Сталин взял тайм-аут. После десятиминутного перерыва он собрался с мыслями и вернулся к обсуждению – с холодным взглядом, жесткий и слегка угрожающий. Линия Керзона, напомнил он западным гостям, была создана не русскими, а англичанином лордом Керзоном и французом Жоржем Клемансо. Как он сможет вернуться в Москву и смотреть людям в глаза, если требования СССР были отклонены? Люди скажут, что Керзон и Клемансо лучше заботились об интересах России, чем Сталин и Молотов.
Что касается создания польского правительства, то, по словам Сталина, этим должны заниматься люблинские поляки – или, как их по праву следует называть, Варшавское правительство. Затем он заговорил о лондонских поляках, обвинив их во множестве преступлений, включая убийство 212 советских солдат и совершение набегов на советские склады с запасами оружия. Почувствовав, что обстановка накаляется, Рузвельт предложил отложить заседание, но Черчилль не был готов отступать. Согласно информации, имевшейся в распоряжении Великобритании, он сказал, что «люблинское правительство не могло рассматриваться как представляющее более одной трети польского народа, если бы он мог свободно выражать свое мнение» – и, таким образом, не имело права считаться законной властью. По словам биографа Черчилля Мартина Гилберта, в этот момент снова вмешался Рузвельт и сказал «несколько раздраженно, [что] Польша была источником проблем более пятисот лет». Последнее слово в тот день было за Черчиллем. «Мы должны сделать все возможное, чтобы положить конец их проблемам», – сказал он. На этом встреча подошла к концу.
В течение следующих нескольких дней Рузвельт и Черчилль испытывали все большее беспокойство. Международная пресса позиционировала Ялту как место рождения нового, более справедливого мира. Невыполнение этого обещания могло вызвать общественное возмущение в Великобритании и США и подорвать основы союзничества. «Большая тройка» разрешила дилемму, приняв Декларацию об освобожденной Европе – обещание поддержать свободные и справедливые выборы в странах, ранее находившихся под властью Германии. Участники конференции также сошлись на том, что Польша станет первой освобожденной страной, которая проведет выборы. Как и ожидалось, декларации уделили много внимания, но она была словесным эквивалентом потемкинских деревень: одна видимость без какого-либо содержания.
Прочитав декларацию, начальник штаба Рузвельта адмирал Уильям Лихи отметил, что соглашение настолько гибкое, что русские могли бы растянуть его от Ялты до Вашингтона, не нарушая его технически. «Я знаю, Билл, я знаю, – ответил Рузвельт. – Но это лучшее, что я мог сделать для Польши в то время». Нежелание президента давить на Сталина по польскому вопросу было связано с войной на Тихом океане. Сталин и Рузвельт ранее обсуждали возможную роль России в Тихом океане, но без конкретики. На встрече 8 февраля эту тему рассмотрели детально. Рузвельт сказал, что, хотя победа США на Тихом океане теперь обеспечена, у Японии есть четырехмиллионная армия, и чем ближе к ней подходили американские войска, тем яростнее становилось ее сопротивление. Предстоящие наступления на Иводзиму 19 февраля и на Окинаву 1 апреля усилили желание Рузвельта разделить бремя войны на Тихом океане с союзником. Сталин был готов помогать, но не безвозмездно: СССР были нужны Маньчжурские железные дороги, южная половина острова Сахалин, а также Курилы для советских авиабаз и порт Далянь. Чан Кайши должен был бы создать комиссию, чтобы одобрить использование Советским Союзом китайских железных дорог и портов, но Рузвельт считал Чана нулем без палочки, поэтому пока планировал сохранить соглашение со Сталиным в секрете. Историк Роберт Даллек писал, что если бы Рузвельт тогда рассказал о соглашении Чану, то «весь мир узнал бы об этом в течение двадцати четырех часов».
Рузвельт 12 февраля вылетел из Ялты в Саудовскую Аравию, чтобы встретиться с королем Ибн Саудом. Это было его последнее появление на международной арене.
24
Никогда не забудем, никогда не простим
Честь защищать Берлин от орды «евреев-большевиков», собравшихся к востоку от города, выпала генерал-полковнику Готхарду Хейнрици, чей отец был министром, а мать наполовину еврейкой. «Только не он», – сказал Гитлер в марте, когда Гудериан предложил Хейнрици на должность командира группы армий «Висла», сформированной для противодействия советскому вторжению. Командование уже имело лидера: рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер получил командование войсками в январе, но это оказалось плохой идеей. Гиммлер никогда не принимал участия в боевых действиях, не говоря о том, чтобы руководить солдатами на поле боя. После нескольких недель постоянных обстрелов рейхсфюрер поселился в санатории в Гогенлихене, городе, находившемся на безопасном расстоянии от линии фронта. Гудериан снова предложил кандидатуру Хейнрици, и Гиммлер пообещал поддержать его при условии, что Гудериан сам проинформирует об этом Гитлера.
Новый лидер группы армий «Висла» мало походил на роскошных арийских воинов, украшавших плакаты за пределами зоопарка. Невысокий, худощавый и узкоплечий, Хейнрици напоминал клерка из провинциальной конторы, но недостаток физического обаяния он восполнил опытом, умениями и стойкостью. Он был особенно искусен в оборонительных боях. Во Франции, России, Италии и еще десятке мест ему удавалось переломить ход битв, которые другие командиры считали проигранными. «Хейнрици отступает только тогда, когда воздух полон свинца, да и то сначала хорошенько подумает», – сказал один восхищенный штабной офицер.
Но это наблюдение было сделано в 1944 году, когда еще было куда отступать. В апреле 1945 года в глухом лесу к востоку от Берлина собирались советские войска численностью 2,5 миллиона человек, и единственное, что отделяло русских от столицы рейха, – это специальная временная группа войск численностью 500 тысяч человек, созданная из остатков двух немецких армейских групп, сильно потрепанная во время зимних боев в Восточной Пруссии и получившая название – группа армий «Висла».
В начале апреля дороги к югу от Берлина начали заполнять «Золотые фазаны» – высокопоставленные нацистские чиновники, которых везли на «мерседесах» личные водители, пока они смотрели в окна на весенние поля и размышляли о будущем. Двенадцатого апреля, за четыре дня до главного советского наступления, министр вооружений Альберт Шпеер прибыл в штаб-квартиру Хейнрици в Пренцлау, городке в сотне километров к северу от Берлина. Хейнрици был рад его видеть. Несколькими днями ранее офис Шпеера издал два противоречивших друг другу приказа о том, как реагировать на прибытие Красной армии, и подобно большинству коллег Хейнрици был сбит с толку. Шпеер извинился за путаницу, но сказал, что сделал это намеренно. Он хотел дать своим полевым командирам повод отказаться от политики выжженной земли, которую навязывал Гитлер. Когда позднее в тот же вечер генерал-лейтенант Гельмут Рейманн, командующий берлинским сектором, прибыл в штаб Хейнрици, обстановка накалилась. По словам Рейманна, все, что у него было для защиты столицы, – это девяносто два батальона стариков с несовременным оружием (плохо обученных солдат Фольксштурма в возрасте пятидесяти – шестидесяти лет, прошедших несколько недель обучения), несколько батальонов, срочно собранных из поваров и клерков, а также «горстка танков». В достатке были только зенитные орудия. Когда Рейманн закончил говорить, Шпеер спросил, как он собирается защищать город. «Взорву берлинские мосты до прибытия русских», – ответил Рейманн.
Шпеер нахмурился: «Вы понимаете, что оставите два миллиона берлинцев без воды и тепла?» – «Это прискорбно, – сказал Рейманн, – но что еще я могу сделать? Всё или ничего». За окном в апрельском небе, как молодые луны, висели следы разорвавшихся снарядов. «По мостам проложены водопроводные трубы, газопровод и электрические кабели, – сказал Шпеер. – Если их уничтожить, врачи не смогут проводить операции, жизнь остановится, у людей не будет даже питьевой воды». Рейманн остался при своем мнении, сказав: «Я дал клятву. Я обязан выполнить приказ».
Хейнрици резко осадил собеседника. «Я запрещаю вам взрывать какие-либо мосты, – сказал он Рейманну. – Если возникнет чрезвычайная ситуация, вы должны связаться со мной и запросить у меня разрешение». Несколькими днями позже Гитлер снял вопрос о последнем рубеже обороны, заявив, что он останется в Берлине. «Если в ближайшие дни и недели каждый солдат на Восточном фронте выполнит свой долг, – сказал Гитлер, обращаясь к нации, – последнее нападение Азии потерпит неудачу. Берлин [останется] немецким, Вена снова будет немецкой, а Европа никогда не станет русской. В этот час все немецкое население смотрит на вас, мои борцы на восточных рубежах, и надеется… что под вашим руководством нападение большевиков захлебнется в крови. Момент, когда судьба уберет со сцены величайшего военного преступника всех времен [Рузвельта]… станет решающим для судьбы всего мира».
Гитлер, конечно, нес чушь, и многие из его слушателей, вероятно, знали это. Но в ситуации, когда небо кишело бомбардировщиками союзников, а с востока наступала Красная армия, здравый смысл отходил на второй план и нужно было верить хоть во что-то. Людям требовалось успокоение, даже если его приносили сказки.
К началу апреля Берлин лежал в руинах. Бранденбургские ворота – триумфальную арку, которая веками символизировала величие Германии, – теперь окружало развороченное поле с перевернутыми штабными автомобилями «мерседес» и стаями диких собак. В других частях города дома без крыш возвышались над разбомбленными улицами и каньонами из битого кирпича, и во всех частях города воздух пах сажей, пеплом и разлагающимися телами. Берлинцы, не имевшие влиятельных друзей, к которым можно было обратиться, не могли сбежать из города. Опасаясь, что англо-американцы попытаются первыми захватить столицу, Сталин приказал окружить Берлин.
В перерывах между охотой за пропитанием и поисками убежища от американских и британских бомб берлинцы думали о будущем. Больше всего немецкие мужчины боялись, что их поймают на улице в Берлине или Гамбурге и отправят в ГУЛАГ. Немецкие женщины больше всего боялись изнасилования, и чем ближе Красная армия подходила к Германии, тем страшнее становились истории о зверствах. В городе Нейсе на польско-немецкой границе советские войска изнасиловали сто восемьдесят две монахини. В Катовицкой епархии в Польше другая часть Красной армии оставила беременными шестьдесят шесть монахинь. В немецком госпитале Хауса Дешлер группа советских солдат ворвалась в родильное отделение и изнасиловала только что родившую женщину и еще одну, которая собиралась рожать. Подобные рассказы, которые несли с собой отступавшие на запад немецкие солдаты, напоминали о грядущей расплате.
Смерть Рузвельта 12 апреля от кровоизлияния в мозг дала Гитлеру передышку от действительности, но ненадолго. Когда 14 апреля до Берлина дошло известие о том, что 20-я танковая дивизия сильно пострадала в столкновении с советской 8-й гвардейской армией, Гитлер, как говорили, был настолько разгневан, что приказал лишить всех солдат медалей до тех пор, пока утраченные позиции не будут возвращены. Приток плохо обученных бойцов семнадцати-восемнадцати лет и потеря опытных сержантов и офицеров в последние недели войны вызвали моральный кризис. Офицер пехотного полка «Великая Германия» отметил, что большинство молодых солдат в его отряде мечтали получить ранение, из-за которого их отправили бы в тыл, подальше от опасностей войны.
В некоторых частях моральный кризис был настолько острым, что нарушителей дисциплины расстреливали после дисциплинарного военного суда или отправляли в нейтральную зону копать траншеи под огнём советских орудий. Отчаявшись восстановить боевой дух, немецкие офицеры приводили в пример Фридриха Великого, вырвавшего победу на одиннадцатом часу сражения, которое ранее казалось безнадежным. Смерть Рузвельта породила самые странные слухи: американские, британские и немецкие силы соединятся, и вместе три великих страны Запада отбросят русские орды. В большинстве подразделений также присутствовала горстка преданных последователей Гитлера и идей национал-социализма. «Ты не представляешь, какая жуткая ненависть переполняет нас, – писал жене один старший лейтенант. – Я клянусь, что однажды мы разберемся с ними. <…> Мы дали клятву, что каждый убьет по десять большевиков. Бог поможет нам».
К востоку от Берлина шла подготовка к последнему сражению. Красная армия разворачивала три фронта: 1-й Белорусский фронт маршала Жукова и 1-й Украинский фронт маршала Ивана Конева возглавляли наступление 16 апреля, а вскоре после этого должен был выступить 2-й Белорусский фронт под командованием маршала Константина Рокоссовского. Целью был захват Зееловских высот, цепи холмов в форме подковы с подъемами, в некоторых местах достигавшими тридцати метров.