Днем 21 апреля Ханс Вулле-Вальберг, швейцарский журналист, пробирался через Потсдамскую площадь, когда взорвался советский артиллерийский снаряд и ранил нескольких прохожих. Несколькими неделями ранее толпа бросилась бы на место происшествия, чтобы помочь. Теперь только Вулле-Вальберг и еще два «добрых самаритянина» остановились, чтобы оказать помощь раненым. «Люди слишком заняты собственным выживанием, чтобы беспокоиться о ком-либо еще», – заключил Вулле-Вальберг. В тот день Красная армия наглядно продемонстрировала, что такое «шок и трепет», в надежде заставить немцев капитулировать и избежать ужасной уличной войны. Город окружили пять советских стрелковых и четыре танковые армии. 3-я ударная армия и 2-я гвардейская танковая армия атаковали Берлин с севера; 8-я и 1-я гвардейские танковые армии нанесли удар с востока; 5-я ударная армия и 47-я армия двинулись на север, обошли вокруг и ударили по Берлину с запада, в то время как танки и стрелковые дивизии Конева приближались с юга. Но еще оставались десятки тысяч немецких солдат, готовых пожертвовать собой ради Отечества, и среди них были иностранные бойцы Ваффен-СС – шведы, норвежцы, бельгийцы, датчане и голландцы, которым было некуда возвращаться, сражались со свастикой на форме и были готовы умереть за нее. Были также люди, которые воевали, потому что не могли представить себе мир без Гитлера.
Залпы «катюш» возвестили о начале уличных боев. Танки Красной армии вошли в город. Дома взрывали рядами. (Опыт показал, что разрушать здания по одному неэффективно.) После того как улица была расчищена, солдаты Красной армии спускались в подвалы и взрывали стены, двери и другие препятствия из противотанковых ружей, а затем шли мимо пробитых труб и мертвых крыс в следующий подвал. Немецкие мирные жители, укрывшиеся в подвалах, оказались в большой опасности. Ожесточенные подземные перестрелки грозили смертью любому, кто оказался поблизости, но вышедшие на поверхность рисковали пробудить спортивный интерес летчиков Красной армии, которые периодически налетали и обстреливали улицы. Однако на войне все относительно. По сравнению с тем, что было дальше, первая волна советского вторжения прошла довольно спокойно, отмечал историк Джон Эриксон. Большинство военнослужащих были ветеранами, а возглавляли их офицеры, которые знали, как вдохновлять людей и поддерживать дисциплину.
Утром 21 апреля Гитлер в последний раз принял командование. Он приказал красавцу генералу СС Феликсу Штайнеру атаковать в южном направлении со своей позиции в Эберсвальде, городке в десяти километрах к северу от Берлина, и воспрепятствовать продвижению советских войск. План был грандиозен с самого начала, и чем больше Гитлер говорил, тем грандиознее он становился. Все свободные люди между Берлином и Балтийским морем до Штеттина и Гамбурга, включая частную армию, которую Геринг держал в Каринхалле, должны собраться для удара, который сдержит продвижение Красной армии.
Когда Штайнер ответил Гитлеру, что у Германии больше нет ресурсов, чтобы начать атаку такого масштаба, фюрер повесил трубку. Не зная, что делать дальше, Штайнер посоветовался с Кребсом, сменившим Гудериана на посту главнокомандующего штаба немецкой армии. Пока они обсуждали приказ Гитлера, фюрер позвонил снова и жестко одернул Штайнера. Затем, незадолго до того, как повесить трубку, он сказал: «Вот увидишь, Штайнер. Вот увидишь. Русские потерпят величайшее поражение перед воротами Берлина».
В приказе, отданном Штайнеру, не объяснялось, как это чудо произойдет, хотя Гитлер ясно понимал, что произойдет, если его приказ будет проигнорирован. Он сказал Штайнеру: «Ты отвечаешь головой за исполнение этого приказа. Судьба столицы рейха зависит от успеха твоей миссии». Аналогичное предупреждение получил генерал Карл Коллер, начальник штаба люфтваффе. Ему приказали следить за тем, чтобы весь личный состав ВВС в северной зоне поступил в распоряжение Штайнера. Офицеров, которые не подчинялись, задерживали отправление войск или делали что-либо в этом духе, казнили в течение пяти часов после вынесения обвинительного приговора. В тот день, когда Гитлер созвал совещание, чтобы обсудить план обороны, все были на месте, кроме исчезнувшего Штайнера. Взволнованный Гитлер приказал Коллеру отправить поисковый самолет. Пилот вернулся ни с чем, Гитлер разволновался еще больше и позвонил Гиммлеру. Рейхсфюрер также не располагал информацией о местонахождении Штайнера. Через несколько часов загадка разрешилась сама собой. Штайнера не могли найти, потому что он никуда не уезжал. Он все еще был в своей штаб-квартире. Гитлер был в таком отчаянии, что рухнул в кресло и начал причитать. Армия предала его, СС предали его, его генералы были некомпетентны и ненадежны. В рейхсканцелярию вызвали Геббельса, наушника Гитлера. Непонятно, что сказал министр пропаганды, который также начал подумывать о самоубийстве, но это подействовало. После разговора Гитлер стал спокойным и решительным. Он объявил, что останется в Берлине до окончания боевых действий, а затем покончит жизнь самоубийством. Он сказал, что предпочел бы солдатскую смерть, но теперь был «слишком слаб, чтобы сражаться». Любой, кто хотел покинуть бункерный комплекс, мог это сделать. Перед отъездом Геббельс сказал нескольким членам штаба фюрера, что Гитлер предложил ему перевезти его жену и шестерых детей в канцелярию и что он намерен принять приглашение. Это было странное предложение, и его последствия были настолько ужасны, что даже те, кто думал, что больше не способен чувствовать, испытали шок и отвращение.
Был вечер; сотни школ, магазинов и офисных зданий без крыш купались в лучах позднего апрельского солнца. Траудль Юнге наблюдала за происходившим из небольшой ниши внутри бункерного комплекса. «Вильгельмплац выглядела мрачно, “Кайзерхоф” рухнул как карточный домик, – вспоминала она, – а его руины тянулись почти до рейхсканцелярии. От министерства пропаганды остался только белый фасад, стоявший на пустой площади. Но небо над руинами, которое в это время дня обычно было полно американских и британских бомбардировщиков, было пустым». Это дало Юнге повод испытать чувство благодарности. До недавнего времени большинство немцев получало информацию о войне на востоке из похоронок, приходивших по почте. Война на Западе была чем-то более реальным. Немецкие мирные жители жили под британскими и американскими бомбардировками с начала 1943 года. Налеты «Ланкастеров» и «Летающих крепостей» разрушили тысячи домов, убили несметное количество мужчин, женщин и детей и породили сотни черных шуток. Любимая шутка одной фрау В., которая делила подвал возле канцелярии с несколькими другими женщинами, звучала так: <…>[273].
Утром 22 апреля Красная армия объявила о своем прибытии в центр Берлина мощным артиллерийским огнем, выдернувшим Траудль Юнге из глубокого сна. «С трудом можно было высунуть голову на улицу», – вспоминала она позже. Также в утреннем воздухе развевались несколько оборванных плакатов. Один гласил: «Каждый немец будет защищать столицу. Мы остановим красные орды у стен нашего Берлина». Днем группа старших офицеров прибыла в фюрербункер, чтобы посовещаться с Гитлером. Юнге спросила, кто ведет интенсивный артиллерийский огонь – немецкие или русские батареи. Офицеры притворились, что они не в курсе, и скрылись за тяжелыми железными дверями, охранявшими конференц-зал фюрера.
В течение следующих нескольких часов можно было слышать, как голоса повышаются и стихают, но понять, о чем они говорят, было невозможно. В какой-то момент появился взволнованный Мартин Борман, дал одной из машинисток документ, который нужно было напечатать, и снова исчез в конференц-зале. Около 15:00 дверь снова открылась, и гости разошлись. Гитлер неподвижно стоял в маленькой прихожей позади них. Поговарили, что он расплакался во время встречи, но, когда Юнге увидела его позже в тот день, глаза фюрера были сухими, хотя она подумала, что «он похож на собственную посмертную маску». Поведение Евы Браун было более эмоциональным. Она вскочила со стула, бросилась через комнату и обняла Гитлера, как мать, пытавшаяся успокоить испуганного ребенка. «Ты же знаешь, что я останусь с тобой, – сказала она. – Я не позволю тебе отослать меня. Я не хочу умирать, но ничего не могу с собой поделать. Я остаюсь с тобой». Вечером Гитлер молча сидел в коридоре возле своего офиса и гладил щенка, сидевшего у него на коленях.
На следующий день, 23 апреля, 1-й Белорусский фронт продвигался на восток и северо-восток от Берлина, в то время как 1-й Украинский фронт уничтожил северное крыло группы армий «Центр» и миновал Ютербог, небольшой городок в 20 километрах к северу от Берлина. 1-й Украинский был теперь на полпути до города Магдебурга на реке Эльбе, где он должен был соединиться с американскими войсками, фактически разрезав Германию пополам. Двадцать четвертого апреля, когда 5-я ударная армия и 1-я гвардейская армия пробивались к Берлину, немецкое верховное командование попыталось вызвать подкрепление. Единственным отрядом, ответившим на призыв, была группа французских эсэсовцев, которым было нечего терять. Двадцать шестого апреля 8-я гвардейская и 1-я гвардейская танковые армии Чуйкова достигли южных окраин Берлина и захватили Темпельхоф, главный аэропорт города. Сразу за Красной армией шла группа немецких коммунистов во главе с Вальтером Ульбрихтом, который начал свою жизнь краснодеревщиком, дважды дезертировал из немецкой армии в Первую мировую войну, стал руководящей фигурой в Компартии Германии в 1930-е годы и после прихода Гитлера к власти бежал во Францию, а затем в СССР.
Официально Ульбрихт и его коллеги должны были служить в администрации сектора оккупации, закрепленного за Советским Союзом. Неофициально они были временщиками. Конечной целью Сталина был контроль над Германией, и ради этого он применил ряд уловок, нередко противоречивых. Он поддержал создание новой немецкой газеты «Дойче Фольксцайтунг», чтобы внушить немецкому народу его вину в преступлениях Гитлера, одновременно позволяя газете «Правда» критиковать российского пропагандиста Илью Эренбурга за его жесткую позицию по отношению к гражданам Германии. Сталин также солгал союзникам о своих намерениях. Пятнадцатого апреля он сказал Гарриману, что Советский Союз следующим атакует Дрезден. Это не было даже отдаленно похоже на правду. В городе больше нечего было разрушать. Через несколько дней он поручил генералу Антонову, заместителю начальника штаба, сообщить Эйзенхауэру, что Красная армия займет весь восточный берег реки Эльбы и долину Влтавы в Богемии. Когда Сталина спросили, почему так много немецких войск бегут на запад, чтобы сдаться, он обвинил пропаганду Геббельса в разделении немецкого народа.
К 23 апреля в Берлин начала прибывать плохо обученная, недисциплинированная вторая волна советских солдат, и почти сразу же резко возросло количество изнасилований. По приблизительным оценкам, в 1945 году было изнасиловано два миллиона немецких женщин. В одном только Берлине нападению подверглись до 130 тысяч женщин, некоторые из них были совсем юными. Пьяный русский солдат застрелил четырнадцатилетнюю девушку, когда она пыталась сопротивляться. В другом секторе города группа пьяных советских солдат ворвалась в квартиру, где укрылись три молодые женщины, и по очереди насиловала их.
Один из самых ярких рассказов о последних днях войны написала берлинская женщина лет тридцати, которая была редактором в одном из городских издательств до его закрытия. После войны она анонимно опубликовала свои воспоминания в книге «Женщина в Берлине». Вот как она описала собственное изнасилование – испытание, которое той весной пережили тысячи немецких женщин[274].
В час ночи 23 апреля большой штабной автомобиль «Мерседес-Бенц» прибыл к штабу 12-й немецкой армии, из него вышел фельдмаршал Кейтель с жезлом под мышкой и в медалях, блестевших в первых лучах утреннего света, и вошел в здание. По обе стороны от него шли адъютанты. Он попросил поговорить с командиром 12-го полка генералом Вальтером Венком.
Когда прибыл Венк, адъютант Кейтеля разложил на столе карты. Затем маршал повернулся к Венку, одному из самых молодых генералов немецкой армии, и сказал: «Битва за Германию началась. На кону судьба всей страны и Гитлера». Затем он сказал Венку: «Ваш долг – пойти в атаку и спасти фюрера. Вы должны атаковать Берлин из сектора Бельциг-Тройенбретцен [две небольшие деревни к северу от 12-й линии]. Мы должны спасти фюрера». Слушая все более истеричного Кейтеля, Венк подумал, что фельдмаршал, вероятно, в первый раз в своей жизни оказался где-то рядом с настоящим полем битвы.
Венк ошибался. Во время Первой мировой Кейтель участвовал в первом сражении на Марне и был тяжело ранен во Фландрии, но тот Кейтель начал исчезать в межвоенные годы – и полностью растворился, когда Гитлер утвердился в качестве национального лидера. После того как Кейтель и его помощники ушли, Венк вызвал подчиненных и сказал: «Вот как мы поступим на самом деле. Мы про-едем как можно ближе к Берлину, но не сдадим свои позиции на Эльбе. С нашими флангами на реке мы можем сохранить путь для отступления на запад. Было бы глупо ехать в сторону Берлина только для того, чтобы нас окружили русские. <…> Давайте соберем всех солдат и гражданских, которые смогут пройти на запад».
Позднее в тот день Венк был более неформальным. «Парни, нам нужно поговорить еще кое о чем, – сказал он. – Речь не о русских и не о рейхе. Речь о том, что мы должны спасти людей от пуль и от русских».
Для генерала Гельмута Вейдлинга, командующего 56-м танковым корпусом, 23 апреля также было богатым на события. Утром он позвонил в фюрербункер, и генерал Кребс сообщил ему, что фюрер приказал казнить его за отступление. Вейдлинг был ошеломлен обвинением. Его можно было обвинить только в одном преступлении: он вышел из себя, когда Артур Аксманн, лидер гитлерюгенда, предложил ему для защиты города группу четырнадцатилетних и пятнадцатилетних подростков. «Вы не можете приносить этих детей в жертву ради уже проигранного дела, – отрезал Вейдлинг. – Я не буду их использовать, я потребую отмены приказа отправить этих детей в бой». Через несколько часов Вейдлинг прибыл в бункер фюрера, чтобы восстановить репутацию, и сделал это так умело, что покинул бункер в должности командующего обороной Берлина. Однако обстоятельства делали назначение весьма неоднозначным. Вейдлингу предстояло встретиться с Красной армией численностью полтора миллиона человек, имея в распоряжении 45 тысяч солдат вермахта и СС, 40 тысяч бойцов народного ополчения, многим из которых было далеко за пятьдесят, и 60 танков. В тот вечер войска были усилены несколькими танками «Королевский тигр» и реактивными установками «Небельверфер». Затем, зная, что судьба и полтора миллиона советских солдат уже заждались, они двинулись на юго-восток, в холодную весеннюю ночь.
Вечером у Гитлера был еще один неожиданный гость – Альберт Шпеер. Между ними давно не было дружбы, но недавние события создали новую общность. Им обоим грозила смерть: Гитлер почти был в ее объятиях, а Шпеер все еще искал выход, хотя и не говорил об этом. Когда поднимался вопрос о преемственности, Гитлер в основном уклонялся от него. Но из того немногого, что он сказал, Шпеер понял, что фюрер склоняется к гранд-адмиралу Дёницу, чьи подводные лодки пользовались большим успехом в первые годы войны. Позже вечером в бункер фюрера пришла телеграмма от Геринга. Она начиналось так: «Мой фюрер, с учетом вашего решения остаться в Берлине, желаете ли вы, чтобы я взял на себя полный контроль над рейхом в соответствии с указом от 21 июня 1941 года с полными полномочиями во внутренних и внешних делах? <…> Если к 22:00 не будет получен ответ, я буду считать, что вы лишены свободы действий, и буду рассматривать условия вашего указа как работающие и поступать в интересах нашего народа и рейха».
В тот вечер Гитлер ответил Герингу трижды. В первой телеграмме он угрожал: «Ваши действия представляют собой государственную измену фюреру и национал-социализму. Наказание за измену – смерть. Но, учитывая ваши предыдущие услуги партии, фюрер не наложит на вас это высшее наказание, если вы откажетесь от всех своих постов. Ответьте да или нет». Второй ответ Гитлера был кратким и деловым. Он сообщил Герингу, что отменил приказ 1941 года, согласно которому рейхсфюрер был его преемником. Третий ответ Гитлера был защитным и содержал элемент пафоса: «Ваше предположение, что я лишен возможности выполнять мои собственные желания, является абсолютно ошибочной идеей, нелепого происхождения которой я не знаю. Я прошу немедленно и решительно противодействовать этому. Я передам свои полномочия только тем, кому посчитаю нужным. А пока я буду командовать сам».
Если Гитлер не мог заставить себя наказать Геринга, то Борман смог. В тот же вечер он приказал командиру СС в Оберзальцберге арестовать Геринга и предъявить ему обвинение в государственной измене.