– О, ведь он твой.

– Мой? Ну конечно. Но ты его повесь у себя. Майкл захочет.

Майкл – в неведении? Эта мысль ее больно кольнула. Что же, она будет с ним по-прежнему ласкова. К чему старомодная щепетильность?

– Спасибо. Думаю, что он захочет повесить его в гостиной. Как раз подойдет: серебро и золото – мой маскарадный костюм.

– Помню, – сказал Сомс, – что-то с колокольчиками.

– Эта часть картины, по-моему, очень хорошо вышла.

– Что? А лицо ему разве не удалось?

– Не знаю, мне как-то не очень нравится.

И правда, в тот день, после сеанса, она стала сомневаться. В лице появилось что-то жадное, словно рафаэлит почуял, как в ней крепнет решение.

– Если плохо выйдет, я не возьму, – сказал Сомс.

Флер улыбнулась. У рафаэлита найдется что сказать на это.

– О, я уверена, что будет хорошо. Собственным портретом никто, наверно, не бывает доволен.

– Не знаю, – сказал Сомс, – не пробовал.

– А следовало бы.

– Пустая трата времени! Он отослал портрет этой молодой женщины?

Флер не сморгнула.

– Жены Джона Форсайта? О да, уже давно.

Она ждала, что он скажет: «Ты с ними виделась это время?» – но он промолчал. И это смутило ее больше, чем смутил бы вопрос.

– Ко мне сегодня заходил твой кузен Вэл.

У Флер замерло сердце. Неужели говорили о ней?