Я слушал с упавшим сердцем: хотя видом своим доктор не выражал ни сомнения, ни недоверия, его доводы до крайности меня встревожили. Хотя и не столь определенные, как подозрения сержанта Доу, они все равно выделяли мисс Трелони из круга остальных участников событий, а в деле столь темном привлечь к себе особое внимание – значит стать главным подозреваемым, если не сразу, то в конечном счете. Я почел за лучшее ничего не говорить. В такой ситуации молчание поистине золото. Если я промолчу сейчас, возможно, впоследствии мне не придется лишний раз оправдываться, объясняться или отказываться от своих слов. Посему в глубине души я был рад, что манера, в которой собеседник излагал свои мысли, не предполагала никакого отклика с моей стороны – по крайней мере, пока. Доктор Винчестер, похоже, не ждал от меня ответов на поставленные им вопросы, и, когда я это понял, на сердце у меня полегчало, сам не знаю почему. Некоторое время он сидел молча, подперев рукой подбородок и хмуро уставившись в пустоту. Про сигару, слабо зажатую между пальцами, он давно уже забыл. Потом ровным голосом доктор продолжил свою речь с того самого места, где прервался:

– Вторая же линия рассуждений – совсем иное дело. Двинувшись по ней, мы должны забыть все, что имеет отношение к науке и опыту. Признаюсь, она по-своему притягательна для меня, хотя каждая следующая мысль уводит в такие фантазии, что мне всякий раз приходится одергивать себя и вновь решительно смотреть в лицо фактам. Иногда я задаюсь вопросом: а вдруг бесплотная субстанция или эманация в комнате пациента оказывает и на меня такое же воздействие, как и на всех остальных – на того же сержанта Доу, к примеру? Конечно, если речь идет о некоем химическом веществе – скажем, наркотике в летучей форме, – эффект может быть и кумулятивным. Но, с другой стороны, что же там может вызвать такой эффект? Воздух в комнате насыщен запахом мумий – оно и неудивительно, ведь там полно разных реликвий из гробниц, не говоря уже о настоящей мумии животного, на которую нападал Сильвио. Кстати, завтра я проведу с ним эксперимент: я наконец отыскал забальзамированного кота в одной антикварной лавке и завтра утром заполучу его в собственность. А когда доставлю сюда, мы выясним, действуют ли у животного видовые инстинкты в отношении сородича, умершего пять тысячелетий назад… Однако вернемся к теме нашего разговора. Эти специфические запахи обусловлены наличием веществ и соединений, пресекающих естественный процесс разложения, как многовековым опытным путем установили древнеегипетские жрецы, выдающиеся ученые своего времени. Для достижения этой цели применялись самые сильные субстанции, и вполне вероятно, что сейчас мы имеем дело с неким редким веществом или соединением, качества и свойства которого давно забыты и недоступны пониманию в новейшую эпоху, куда более прозаичную. Интересно, есть ли у мистера Трелони какие-либо мысли или хотя бы предположения на сей счет? Я точно знаю лишь одно: худшей атмосферы для пребывания больного невозможно представить, и я восхищаюсь решимостью сэра Джеймса Фрира, отказавшегося заниматься пациентом в таких условиях. Распоряжения, которые мистер Трелони оставил дочери, и предусмотрительность, с какой он – через поверенного – настаивает на своих требованиях, заставляют предположить, что он по меньшей мере о чем-то догадывался. Создается даже впечатление, будто он ожидал чего-то подобного… Очень хотелось бы разузнать об этом хоть что-то! Безусловно, из его бумаг мы смогли бы кое-что почерпнуть… Задача, конечно, не из простых, но никуда не денешься. Пациент не останется в нынешнем состоянии навечно, а если с ним что случится, непременно будет полицейское расследование с тщательным изучением всех обстоятельств дела… Дознание установит, что на мистера Трелони было совершено три покушения. А за отсутствием явных улик придется искать мотивы.

Доктор Винчестер умолк. Под конец он говорил все тише и тише, и в тоне его ощущалась какая-то безнадежность. У меня вдруг явилась твердая уверенность, что сейчас самое время выяснить, есть ли у него конкретные подозрения, и – словно подчиняясь чьему-то приказу – я спросил:

– Вы кого-то подозреваете?

Он посмотрел на меня скорее испуганно, нежели удивленно.

– Кого-то? Вы хотели сказать «что-то»? Я, безусловно, подозреваю, что имело место какое-то воздействие, но пока мои подозрения этим и ограничиваются. В дальнейшем, если мои рассуждения приведут к конкретным выводам – вернее, предположениям, ибо для окончательных выводов у меня недостаточно фактов, – я смогу кого-то подозревать. Пока же…

Он вдруг осекся и посмотрел на дверь. Ручка с тихим лязгом повернулась. Сердце у меня замерло от дурного предчувствия. Сразу вспомнился наш утренний разговор с сержантом, прерванный таким же образом.

Дверь отворилась, и в комнату вступила мисс Трелони.

Увидев нас, девушка густо покраснела и чуть попятилась. Несколько секунд она растерянно молчала, а в подобных неловких ситуациях секунды словно растягиваются в геометрической прогрессии. Я весь напрягся, да и доктор, судя по его виду, тоже, но напряжение разом отпустило нас обоих, как только она заговорила:

– Ох, прошу прощения, я не знала, что вы заняты разговором. Я искала вас, доктор Винчестер, чтобы спросить, могу ли я лечь спать со спокойной душой, раз вы остаетесь с нами. Я настолько устала, что просто с ног падаю, и сегодня от меня проку не будет.

– Да-да, конечно! – горячо воскликнул доктор. – Ступайте к себе и выспитесь хорошенько! Видит Бог, вам это необходимо! Я очень рад, что вас посетила такая здравая мысль, потому что, увидев вас нынче вечером, испугался, как бы вы не стали следующей моей пациенткой.

Она облегченно вздохнула, и усталое выражение, казалось, сошло с ее лица. Никогда не забуду я глубокий искренний взгляд ее прекрасных черных глаз, обратившихся затем на меня.

– Надеюсь, вы тоже присмотрите за моим отцом вместе с доктором Винчестером? Я очень тревожусь за него, и каждую минуту в моей душе рождаются новые страхи. Но я смертельно устала и, если сейчас не высплюсь, наверное, просто сойду с ума. Сегодня я лягу в другом месте: боюсь, что, оставшись рядом с комнатой отца, я буду в ужасе просыпаться от каждого шороха. Но, разумеется, вы должны разбудить меня, если что-нибудь случится. Я буду в спальне, смежной с будуаром, что в другом конце коридора. Эти покои я занимала, когда только-только переехала к отцу и еще не ведала никаких забот… Там мне будет спокойнее: возможно, я забудусь сном на несколько часов, а наутро встану бодрой и свежей. Доброй ночи!

Когда я закрыл за Маргарет дверь и вернулся к столику, за которым мы сидели, доктор Винчестер сказал:

– Бедная девушка изнурена до крайности. Слава богу, она наконец-то отдохнет. Сон восстановит ее силы, и утром она будет в совершенном порядке. Нервы у нее совсем расшатались. Вы заметили, как она разволновалась и покраснела, застав нас здесь за разговором? Столь обычное дело – в собственном доме и с собственными гостями – при любых других обстоятельствах не вывело бы ее из равновесия!

Я уже собирался сказать доктору – в защиту мисс Трелони, – что днем она точно так же застала нас с детективом, почему и опешила сейчас, но вовремя вспомнил, что наш с Доу разговор был сугубо конфиденциальным и лучше о нем вовсе не упоминать, дабы не возбуждать ненужного любопытства, поэтому промолчал.

Мы встали и направились в комнату больного, но, пока шагали по тускло освещенному коридору, в голове у меня неотвязно крутилась одна мысль, не дававшая покоя и в последующие дни: как странно, что оба раза, лишь только речь заходила о конкретных подозрениях, разговор прерывало появление мисс Трелони.

Определенно всех нас опутывала паутина странных случайностей.