Панкрац… Вообще-то так называется один из районов Праги, но для людей моего поколения это слово звучит зловеще. Панкрац — гестаповская тюрьма, описанная замечательным чешским публицистом Юлиусом Фучиком в «Репортаже с петлей на шее». Бабушка из Томска с матерью моей собеседницы казнены на Панкраце в 1944 году! Говорить становится трудно, но сама Надежда Васильевна приходит мне на помощь…

Два толстых тома в красных переплетах. «Обвиняю. Пражская Голгофа», Прага, 1946 год. Автор, скрывшийся за псевдонимом Карел R, в послесловии объясняет, почему он не хочет называть своего имени. Ему не надо славы, не надо признания, да и гонорар он передает детям погибших. Надо лишь одно — выполнить обещание, которое он дал казненным, и рассказать миру о их мужестве и любви к отчизне.

Карела R нельзя считать не только коммунистом, но даже и человеком революционного духа. Вероятно, он был священником, и это дало ему возможность видеть осужденных перед казнью, говорить с ними, сохранить некоторые документы, вести дневник и, в конечном итоге, создать книгу — еще одно обвинение германскому фашизму и его чешским прислужникам.

Это страшная книга. День за днем описывается в ней жизнь Панкраца. Предсмертные записки казненных, заметки из газет, воспоминания автора, архивные документы, приказы гитлеровцев… Фотокопии рисунков и даже карикатур — мрачный юмор заключенных. Для полноты картины — фотографии наручников, креста, который верующие целовали перед тем, как идти на гильотину. А вот и само изобретение доктора Гийотена, я впервые увидел его фотографию… Два столба, перекладина, нож… И это придумал француз!

…Снимки гестаповцев и чешских фашистов — улыбающиеся молодые люди, никак не скажешь, что это палачи. Групповая фотография служащих Панкраца. Вахмистр Прей, внешне очень похожий на фюрера и хорошо известный заключенным — Прею доставляло особое наслаждение избивать тех, кто позволял себе мужественно держаться перед казнью… Списки, адреса и даже телефоны охранников, судей и адвокатов — на Панкраце соблюдалась законность: некоторые адвокаты успевали за десять минут произнести пять-шесть защитительных речей… Списки и тюремные фотографии казненных с указанием существа обвинения — укрывательство военнопленных, хранение оружия, саботаж, связь с партизанами, слушание иностранного радио. Под номерами 845 и 846 — фотографии Лаудовой Марии-младшей, родившейся 20.3.1922, казненной 13.12.1944 в 16.00 и Лаудовой Марии-старшей, родившейся 27.12.1897 и казненной тоже 13.12.1944 в 16.00. Все аккуратно, все записано, ничего не скажешь — немцы народ дисциплинированный, приученный к порядку, да и чешские палачи за годы оккупации тоже кое-чему научились.

…Невольно считаю — 7 апреля 1943 года, 13 декабря 1944 года, — моя собеседница, конечно, не может помнить своей матери. Похожа ли? Фотографии маленькие, бумага в книге плохая, к тому же снимок Марии-младшей плохо сохранился, гораздо хуже, чем все остальные. У меня хватило такта не спрашивать о причине, а позднее я узнал, что, когда в 1946 году трехлетней девочке подарили эту книгу, Надя, до этого никогда не видевшая никого из своих родных, часто целовала свою маминку… Она похожа на нее — такая худощавая, смуглая, черноволосая…

А Мария Антоновна, «русская бабичка из Томска», на снимке выглядит гораздо старше своих неполных сорока лет. Простое лицо, таких женщин у нас тысячи. Самая обыкновенная.

…Карел R не знал, что слова о сыновьях звучат в его записках лишь символически — оба сына Марии Антоновны были уже казнены. Не знал он и того, что «Марсельеза», «Варшавянка», «Смело, товарищи, в ногу» были самыми любимыми песнями в доме Лаудовых…

— За что были казнены мама и бабушка?

Вместо ответа Надежда Васильевна подает мне другую книгу. Индра Незбедова. «Цветы на землянку». Издана в 1971 году, к пятидесятилетию Чехословацкой коммунистической партии. Это восемь очерков, написанных по архивным материалам, в основном — по документам Союза борьбы против фашизма. Название книге дал четвертый очерк, посвященный судьбе томича Василия Иосифовича Лоуды (я так и не знаю, как все-таки правильно — Лоуда или Лауда — в разных документах вторая буква фамилии написана в двух вариантах).

Читая очерк Незбедовой (Надежда Васильевна оставила мне книгу на несколько дней, а Франтишек вооружил толстенным чешско-русским словарем), я подумал, как легко и просто найду подтверждение многим фактам. Пойду в томский архив, факты, которыми я интересуюсь, достойны поисков. Значит, легко установлю, сколько было у нас в 1920 году госпиталей — наверное, два-три. Посмотрю историю болезни Иосифа Лоуды или Лауды, чеха, приблизительно 1895 года рождения. Найду в приказах по вспомогательному персоналу медсестру Марию Антоновну, установлю ее девичью фамилию и адрес, а там, смотришь, найдется и кто-нибудь из ее родственников.

Иду в архив. «Посмотрите в фонде Р-521, опись 1, быть может, что-нибудь и найдете», — без особого энтузиазма сказали мне там. И первое, что я нашел, сразу же охладило мой пыл — в двадцатом году в Томске было двадцать шесть госпиталей, не считая госпиталя-распределителя, госпиталя военного городка, санитарного поезда № 335 и Пермского полевого госпиталя. Гражданская война в Сибири вовсе не была легкой прогулкой для частей Красной Армии и отрядов красных партизан. Это была жестокая битва, и в нашем городе чуть ли не каждый приличный дом, от бывшего дома купца Кухтерина до гостиницы «Россия», был занят ранеными красноармейцами.

Моя задача становится сложнее, но сдаваться не хочу. Раненых в начале двадцатого года было около трех тысяч, сяду во время отпуска и переберу все истории болезней… «Нет, что вы, никаких историй болезней, да и других документов по госпиталям у нас нет, они не сохранились»… Вот так…

Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь точно узнать во всех подробностях жизнь семьи Лаудовых. Буду искать и надеюсь найти. Но уже сегодня хорошо знаю, как это могло быть, а возможно, и было в действительности.

Вы помните, как начинаются «Похождения бравого солдата Швейка»?