Мирон, прости. Ты разговариваешь слишком литературно, по-книжному, в жизни люди с твоим диагнозом говорят иначе. Наверное. Но я не знаю в жизни психопатов больших, чем я сама…

Я дописывала историю с малайцем, стараясь не думать о том, что Белка может её вычеркнуть. Белка, Белка, Белка. Моя дорогая, самая родная на свете Белка захватила полную власть над книгой, и мне остаётся либо подчиниться, либо самоудалиться. Из рукописи. Не из нашей жизни с Белкой. Она, как бы пафосно это ни звучало, моя настоящая семья, и существования без Белки я даже не представляла. Да, мама, моя семья! Я вновь и вновь прокручивала в голове события последней недели и задавала себе один и тот же вопрос: как получилось так, что получилось так?

Белка хочет оставить Мирона в живых, потому что именно это советуют издательницы. Пусть. Хотя я видела другую концовку и уже накидала черновик его смерти. Маньяк сделал своё дело. Маньяк должен уйти. Но если все хотят открытого финала…

Да плевать на всех! Так хочет Белка! Я оставлю Мирона в живых ради неё.

Но сначала напишу ключевую сцену.

Надо только к ней подобраться.

Через секс, чёрт возьми.

Он подложил руку под её поясницу, и Катя выгнулась, словно кожи коснулся оголённый провод. Ещё мгновение – и будет судорога. Порезы на спине отзывались лающей болью, но Мирон оказался прав: к любой боли постепенно привыкаешь, идёт смещение акцентов.

Впереди оставалась самая главная часть ритуала. Ритуала, созданного его преломлённой фантазией.

– Когда часы пробьют семь, ты будешь мертва.

– Я знаю.

Он коснулся губами её уха, и Катя почувствовала, как низ живота сразу налился горячим. Глаза её были по-прежнему закрыты. Мозг отчеканил: нет, это абсурд, ты не можешь хотеть его, он убийца. Он твой убийца!

Мирон же продолжал целовать её, беспомощную, хрупкую, неспешно продвигаясь от шеи к соскам и дальше, ниже и ниже. Катя просипела что-то невнятное и тут же ощутила его ладонь на своих губах. Едва не задохнувшись, она с жадностью начала всасывать воздух сквозь его пальцы. Запах Мирона завораживал, в нём было что-то языческое, абсолютно запретное, магически притягательное, и даже если бы Катя была не связана, она не смогла бы сопротивляться. Просто не смогла бы. Сопротивление – это роскошь, неразменная монета, другая степень наслаждения, до которой Кате было не доплыть.

Сильное тело – тело зверя – навалилось на неё, и сквозь закрытые глаза она почувствовала, как жгучее солнце влилось под веки, закололо белки, и ей самой захотелось стать зверицей в его – Мирона – логове, быть с ним вечно, до самой смерти…

До той смерти, которую он обещал ей в семь вечера. Через сорок минут…

– Так… У нас тут «восемнадцать плюс» намечается?..

Я и не заметила, что Белка стоит сзади и смотрит в мой компьютер. Машинальным движением я захлопнула ноутбук. Смутилась и сразу открыла.

Белка присела на корточки, положила голову мне на колени, боднув меня лбом, как, помнится, в детстве делал наш пёс Тишка, когда просил прощения за шалость.

– Нет, Маня, это даже ничего.

– Черновик. Править буду. – Я почувствовала, как щёки мои вспыхнули. – Бэлл, зачем ты подглядываешь? Мы же договорились, что сырое друг другу не показываем.