И нет ведь в зимнем Кобрине только чарующего волшебства, что и сейчас манит на полуостров так сильно. А Айсбенг все не желает его отпускать. Легко же забыться, так просто перестать мыслить о холоде, сводящем с ума, и о голоде, сводящем желудок. И о волках, что его так рьяно, так яростно, сильно всем духом своим ненавидят…

Айсбенг прекрасно немилосердно жесток. И любого погубить запросто может.

Но не его. Ларре выбрался из этой липкой, приставучей узорчатой паутины. Да только как перестать думать о ней?

На снежный сияющий холм похож виднеющийся вдали арканский дворец императора. А выше этого здания в Кобрине не сыскать. По фасадам его обрамляет изящная, искусная колоннада — тридцать мраморных статуй натиров, тех самых, что по преданиям на сильных плечах своих держат тяжелое бескрайнее небо. А стены дворца не просто светлые, как принято в Кобрине, они как белила ярко искрятся. Белый — цвет императорского древнего рода.

По велению покойной императрицы окружает двор прекрасный сад, которого нигде больше не сыщешь. Деревья растут в нем сплошь светлых пород, а по весне виднеются цветы лишь с белыми лепестками. Их столь много, что как зацветут — кажется даже, будто все засыпано снегом ярким, слепящим глаза.

Раньше Ларре так тоже думал — пока на полуострове далеком не побывал. Теперь дворец потерял для него былую прелесть: поглощающее очарование больше не кажется норту бесконечным и сильным. И чудится Тарруму в нем, в каждом холодном камне и в каждой светлой ветви — обман.

Ларре проходит уж мимо него, как, вздрогнув от страшной разящей догадки, назад оборачивается. А изящные кроваво-багряные ветви все никак не желают скрыться от его зоркого, цепкого взора…

— Что это? — спрашивает норт у прислуги.

— Господин, это снежнеягодник или снежник по-нашему, — охотно поясняет садовник. — Вы не смотрите, что ветви красные. Это сейчас он такой. А как зацветет… Цветы у него молочно-белые и пахнут, что дурман, а плоды, как снег упавший…

Он еще продолжает рассказывать про редкий и ценный кустарник, но Ларре его больше не слушает. Уходит, стараясь не думать, что, возможно, именно с этих ветвей некогда собрали те округлые сочные ягоды. А они ведь лишили его верного друга и едва не погубили его самого…

Во дворце Таррум проходит, не заглядываясь ни на вычурные богатые фрески, ни на бесценные картины, висящие в старинных напыщенно-золотых рамах. Идет он уверенно, твердо, направляясь в холодное западное крыло, и минует скучающую охрану, несущую пост в форменных мантиях.

А ведет его Кастар, личный секретарь сиятельного лорда Вингеля Альвеля. И сразу же провожатый бесхитростно затевает с появившимся Таррумом непростой разговор:

— Слышали новость, норт? — делится с Ларре Кастар, — На днях во дворец налару явился.

— Как? — удивляется Таррум. — Наданию отделяет от нас… — произносит он было. Но его, не слушая, в тот же миг уверенно, но без злого умысла прерывают:

— Океан, знаю, — вмешивается секретарь сиятельного лорда. — И оттуда до Эллойи плыть, вйан знает, сколько времени. Только Амислер Вайссел не плыл, а легко перенесся.

Но Ларре в это трудно поверить:

— Да быть того не может, Кастар! Разыгрываете вы меня, — недоуменно он говорит.

Собеседник догадку же не подтверждает:

— Если бы так, норт. Кого хотите — спросите, все подтвердят. Да только оказывается, некоторым доступны такие силы, о которых обычные люди и помыслить не могут…

— И что же вы, Кастар, хотите меня убедить в то, что в Надании живут сплошь одни колдуны? — хмурясь, иронизирует Ларре.