— Уничтожу тебя, сука! Убила, гадина, норта…

И снова замахивается, размашисто бьет. Пока потом его вдруг некая сила от меня отбрасывает далеко прочь. Лис вырывается, истошно вопя. Во мне же подняться сил нет ни капли. И кажется, будто внутри меня лишь месиво, талая мягкость, порожденная его твердым, железным большим кулаком.

А я ведь даже голову и ту не могу повернуть. Улавливаю звонкий громкий хлопок: это Аэдану с силой влепляют затрещину. Слышу отрешенно громкий скользящий звук. Могу догадаться, что держат его, но все же он пытается выйти вперед. И чей-то низкий и раздраженный голос рвет по шву царящую тишину:

— Да успокойся ты! Жив, твой норт, жив! Лекарь сказал, самое страшное теперь позади.

Я издаю стон, полный разочарования и боли от нещадных ударов. Спасли… Они спасли Ларре, хотя эту ночь он не должен был пережить. Видно, боги, шутя, играют со мной. До чего же обидно!

— Сука! Она Тарруму яду подсыпала, — яростно орет в припадке Аэдан.

С ним не согласны:

— Еще выяснить нужно, кто в действительности это сделал, — холодно ему отвечают. — Может, девчонку зазря ты избил…

Но напавший на меня мужчина не сдается:

— Да знали бы вы, кто она! — опустошено произносит он.

— Какая разница? А вот кто виноват — это норт будет думать.

— Я знаю, что это она, — сплевывая, упрямо говорит Лис. — И что бы ни решил Таррум, она за это ответит…

Это последнее, что я успеваю услышать. Ведь дальше тяжело слипаю распухшие веки и в тот же миг проваливаюсь в бездумно холодную тьму…

Пробуждение Ларре настигает не из приятных. Очнулся он, ощущая сухость и мерзкую горечь во рту. Видя, что больной пришел в себя, лекарь тут же дает ему воду, пряно пахшую целебными горчащими травами. Голос Таррума слабый и хриплый:

— Сколько? — почти беззвучно, одними губами он произносит.

— Ничего не говорите, норт! Силы берегите, — советует лекарь.

— Сколько я здесь пролежал? — Ларре с трудом повторяет вопрос.

— Три дня вы не размыкали глаз, норт.

И еще столько же он не может подняться с постели, ощущая непосильную тяжесть своего тела. Но приказ приближенным все же быстро дает: всех, кто присутствовал в тот день за длинным деревянным столом, подливал ему в кубок отравленное вино, рубиново-красного цвета, велит не выпускать пока из поместья.

А самому думать обо всем этом противно. Неприятно и мерзко искать виноватого, по крупицам восстанавливая события того злосчастного, досадного вечера. И все же подозрения у норта имеются, они крутятся у него в голове, что юркие и неуловимо-быстрые вьюны, черные и скользкие. Но Ларре пытается гнать неприятные мысли от себя прочь, подальше, чтобы не мучить себя и без того еще больше.