— Понял. Разреши, командир, я сам его шлепну.

— Да как вы смеете? — взорвался Обут. — Не расспросив! Не узнав!.. Дерьмо вы все. Никакого чутья на людей!

— Ишь, как заговорил, — рассыпался мелким смешком Писарчук.

А Михаил вдруг вспомнил: старлей, ведущий себя, как особа, приближенная к императору, был подобран комбатом в Афгане, когда Писарчука за крайнюю жестокость на допросах изгнали из органов; чем и заслужил его собачью преданность.

— Жить хочет, — констатировал Носенко. — А может, он нам что-то дельное расскажет? Как полагаешь, Писарчук?

— Врать будет. В заблуждение введет.

— Ну, тогда ты его и пощекочешь. Начальнику особого отдела карты в руки.

Выходит, Михаил не ошибся. Это и есть тот самый особист, о котором с ужасом говорят случайно оставшиеся в живых неугодные «кровавому комбату» люди.

— Да выслушайте меня! — заорал он. — Время уходит на пустой треп.

— Ну, хорошо, слушаю. — С лица Носенко сползла ухмылка.

— На Бендеры движутся части национальной армии Молдовы, — по-военному четко выпалил Обут. — Сейчас они занимают позиции для наступления. На Суворовской горе и Кицканских высотах установлена артиллерия, которой дана команда открыть огонь по городу. У вас осталось очень мало времени.

— Слыхали байки, в детстве, правда, — хихикнул старлей. — У нас с Кишиневом заключено полюбовное соглашение.

— Погоди, — остановил комбат и знаком подозвал Михаила к столу. Сдвинув в сторону объедки, он расстелил карту: — Показывай все, что имеешь сообщить.

— Наша рота шла здесь, — ткнул Михаил пальцем в основную магистраль. — Это я знаю точно. Видел еще колонны вот тут. Общий состав сил мне неизвестен, но не меньше полка с приданными подразделениями.

— Ох заливает. И ты ему веришь, командир? — с досадой воскликнул Писарчук.

Носенко остановил старлея властным взглядом.

— Ты до сих пор не понял, на кого глаза пялишь? Не сообразил, не ведаешь, не догадался?.. А тебе положено знать, — жестко сказал Носенко и повернулся к Михаилу: — Думаешь, я не узнал тебя, Обут? Морду беглого лейтенанта, как народного артиста, распечатали все газеты...

Где-то далеко бухнул выстрел. Еще один. И началось: канонада загудела, набирая силу.

— Ну, вот и подтверждение слов «провокатора», Писарчук! — воскликнул комбат. — Плохо работаешь, разжирел на дармовых хлебах... Иди, распорядись, чтобы батальон занимал позицию. Как нас ни мало, а принимать бой придется. Город отдать не можем. А о нем, — кивнул он в сторону Михаила, — язык за зубами попридержи. Не каждый день в батальоне появляется человек, приговоренный к вышке.

Дождавшись, пока за Писарчуком закроется дверь, Носенко негромко сказал: