Я вырос на ферме и привык к обычаям фермеров. Их странности меня мало удивляли, но это было нечто невообразимое: ребенок в бочке в качестве преграды для беснующихся быков, которые к тому же не видели ни одного живого существа, кроме Ларри, за все восемнадцать месяцев своей жизни. И тогда я, с высоты своего авторитета и как истинный сын фермера, произнес:

— Значит, так, Ларри. Я отвечаю за всех, кто работает со скотом, и я просто не могу допустить, чтобы мальчик в ржавой бочке служил боксом-фиксатором для скота.

Для непосвященных поясню: бокс-фиксатор — это длинный коридор, огороженный решетками и поручнями или цементными стенами. По этому коридору животных (в данном случае скот) ведут для различных процедур — от приема глистогонных препаратов и противопаразитарной обработки до проб на туберкулез. Все это я не раз видел в детстве. В первый год практики я, наверное, побил местный рекорд — поставил максимальное количество проб на туберкулез в течение дня. В те времена их количество еще не было ограничено.

Потом я огляделся и понял, что бокс-фиксатор у Ларри не лучше бочки в качестве ворот: он был построен не из металлических решеток и столбов или цементных стен, а скорее из веток кустарника, выращиваемого в качестве живой изгороди, из которых он сделал что-то вроде плетня между все теми же незаконно реквизированными электрическими столбами. Чтобы спилить рога взрослому быку, нужно ухватить его за ноздри большими железными щипцами типа тех, какими ворочают угли в камине. Это нелегко даже в самых лучших условиях. Но пугающая перспектива удерживать беснующегося быка в этой птичьей клетке казалась совершенно безнадежной. Я решительно топнул ногой и сказал, что Джонни в бочке быть «воротами» никак не может.

— Ну что за ужасный человек! Ужасный человек! — эхом отдавалось у меня в голове, когда я встал в конце загона с цепью в руках.

Ларри с двумя приехавшими помощниками направили скот в загон. Чтобы загнать их туда и направить по коридору, животные должны видеть выход. Но в последнюю минуту я потяну за цепь, лист оцинкованной стали поднимется, перекроет выход и остановит быков. Первый вол побежал по коридору, опустив голову. Земля дрожала под его копытами. Легкая изгородь содрогалась. И вот первая пара рогов пронзила стальной лист, войдя в него, как нож в масло. Я до сих пор чувствую, как цепь вырвалась из моих рук. Мне крупно повезло, что она не обмоталась вокруг руки, потому что тогда с карьерой хирурга можно было бы проститься навсегда. (Потом в моей жизни было еще несколько случаев, которые могли положить конец моей карьере хирурга, причем исключительно по моей же глупости. К счастью, пока что мои руки и глаза целы.)

Первый бык вырвался из загона, сооруженного из веток и электрических столбов, и унесся в поле, а за ним последовали остальные двадцать два. Сбегая вниз по холму, он яростно тряс головой, и железный лист вращался, как ржавые лопасти вертолетного винта. Так он сам лишил себя одного рога.

Ларри криво ухмыльнулся:

— Ну что за ужасный человек! Ужасный человек! Это твой новый способ удаления рогов?

У этого шельмеца хватило наглости заявить, что я должен остаться и помочь загнать быков обратно. Но я возмущенно отказался, сказав, что меня ждут на других фермах. И это не было ложью. Я отправился на отелы и окоты, пока парни ловили разбежавшихся по полям быков.

Вернувшись на ферму после обеда, я застал Ларри сидящим у калитки с двумя приятелями и потягивающим холодный чай из бутылки из-под виски. В руке он держал крышку от банки с печеньем, на которой лежало несколько крекеров и ломтики сыра. Я был твердо уверен, что крекеры не должны пахнуть нафталином, а на сыре не должно быть зеленых и синих пятен, хотя, возможно, плесень и пристала сыру определенной выдержки. Ларри предложил мне перекусить, однако я вежливо отказался от такого раритета.

Быки стояли во дворе, порядком раздраженные утренним приключением. На сей раз роль ворот предстояло исполнять мне на тракторе «Мэсси Фергюсон». Первый бык вошел в бокс. Он должен был побежать до конца и увидеть выход, остальные — последовать за ним, а я должен был быстро двинуться задним ходом и перекрыть его. Наклонив голову, первый бык врезался в металлическое колесо трактора — и сломал один рог. Кровь брызнула во все стороны, заливая и трактор, и меня. Я спрыгнул вниз и попытался ухватить быка за нос щипцами, чтобы перекрыть артерию и отпилить другой рог. В конце концов мне это удалось с помощью одного из приятелей Ларри. И тут же я услышал его традиционный рефрен:

— Ну что за ужасный человек! Ужасный человек! Вечно из всего делает проблему!

Ничего, ничего! Это уже второй. Остался двадцать один!

В этом хлипком боксе нам с трудом удавалось ухватить каждого быка щипцами за ноздри, один из помощников придавливал его шею ногой, а я вкалывал анестетик и спиливал рога... Ко всеобщему облегчению, мы закончили эту тяжелую работу до темноты.

Я уже собирался уезжать, когда к огромной куче рогов во дворе подошел пес. Он все еще прихрамывал, но выглядел вполне счастливым. Я так и не узнал, выполнялись ли мои указания, потому что Ларри сказал, что через несколько недель сам снял шину. Полагаю, он следовал правилам не лучше меня. Ларри расплылся в своей неподражаемой улыбке и с лукавым блеском в глазах повернул шею, чтобы взглянуть мне в глаза.

— Вот так вот! — сказал он и повторил: — Все невозможное когда-нибудь случается!

* * *

Хотя прошло почти тридцать лет, я до сих пор иногда слышу эти слова, когда берусь за операции, которых никто прежде не делал. Ларри, похоже, оказался пророком. Так оно и есть: «Все невозможное когда-нибудь случается», а я действительно «ужасный человек, вечно делающий из всего проблему»!

Я постоянно задаюсь вопросом, почему все так, когда можно сделать лучше. Возможно, когда я проходил собеседование в интернатуру и на работу, люди чувствовали, что я слишком раскачиваю лодку, задаю слишком много вопросов, и от меня будет слишком много проблем. Не знаю. В конце концов мне пришлось разработать собственную программу обучения, на которую, как потом оказалось, ушло двадцать лет. Только так мне удалось стать специалистом. Это пришло только с опытом. И даже сейчас я продолжаю «делать из всего проблему», потому что убежден: все невозможное когда-нибудь случается.