— Как ты меня назвала? — бархатный баритон, касаясь слуха, будто ласкает, посылая миллиард мурашек от запястий до предплечий, от чего я прикусываю нижнюю губу.

Взгляд Давида тут же вспыхивает такой дикой жаждой, что сердце замирает, словно подорванное на мине, а затем, пропустив несколько толчков, бросается вскачь.

— Любимый… — повторяю послушно, разглядывая смущено волевое лицо из-под длинных ресниц, лаская при этом кончиками пальцев скулу Давида, слегка колючую от черной однодневной щетины. — Любимый, — вновь произношу с придыханием, задавая тон древней, как сам мир, игре между мужчиной и женщиной.

Мощная грудная клетка начинает вздыматься быстрее. В глазах жениха появляется самый настоящий ураган, когда он скользит взглядом по моим тонким чертам лица, пока полностью не сосредотачивается на слегка приоткрытых губах.

— Твои губы — это просто ловушка для грешника, Мирьям, — голос Давида становится низким и таким глубоким.

Я таю в его сильных руках, словно сливочное мороженное под палящими лучами солнца. Из широкой мужской груди вырывается сдавленный звук и мои губы опаляет чувственный, но, между тем, такой до дрожи властный поцелуй. Словно горячий шёлк, его язык напористо проходится по нёбу, а затем нетерпеливо касается моего вдруг оробевшего язычка. Судорожно втягиваю воздух, совсем растерявшись от острых и таких сильных ощущений. Легкие сразу же заполняет так полюбившийся мне аромат кедра.

Напор Давида меня очаровывает ведь, по сути, со всей армией поклонников, я оставалась совершенно невинной до той самой ночи с Давидом. Он стал первым во всем — поцелуи, ласки, близость. Первый и единственный. Если флирт — моя «территория», то сейчас власть полностью и неоспоримо сосредоточена в опытных руках Давида. Мужская ладонь, широкая и тёплая, так волнующе скользит по моим бёдрам, что в глубине груди зарождается томный стон.

Непроизвольно, почти механически, мои пальцы ныряют в пространство между пуговиц рубашки, чтобы прикоснуться к смуглой гладкой коже. С жадной настойчивостью сильные руки Давида все сильнее сминают воздушный материал моей шелковой алебастровой сорочки. Настойчиво приподнимая желтый материал ткани, он нетерпеливо касается подушечками пальцев нежной, светлой, будто сливки, кожи.

Давид неожиданно прерывает этот влажный, страстный до дрожи в ногах поцелуй и бормочет куда-то мне в макушку:

— Ты точно послана мне за все вместе взятые грехи. Рядом с тобой я полностью теряю контроль, малышка, — Давид обхватывает сзади за шею ладонью, и я послушно откидываю голову назад, позволяя настойчивым губам ласкать чувствительную, горящую в нетерпении кожу.

Сладкий поцелуй до такой степени сводит с ума, что, кажется, еще чуть-чуть и я потеряю сознание. С каждым мгновением воздуха в легких все меньше и меньше… Испуганно хватаю ртом воздух.

Кажется, и правда теряю сознание!

Поцелуй заканчивается так же внезапно, как и начался. Должно быть, Давид понял, что со мной происходит что-то неладное. В глазах темнеет, и я испуганно хватаюсь внезапно ставшими такими слабыми пальцами за рубашку Давида. Сердце отбивает ритм тяжело и замедленно.

— Малыш? — доносится до моего сознания, словно сквозь толстый слой ваты, хриплый голос Давида. — Мирьям?!

— Мне плохо, — еле ворочаю языком не открывая глаз.

Давид тут же с легкостью приподнимает меня, словно тряпичную безвольную куклу, а затем удобно устраивает на диване в положении сидя. Заторможено моргаю, чтобы прояснить помутненное сознание. Густая будто липкая патока темнота перед глазами постепенно рассеивается, и я вижу перед собой обеспокоенное лицо Давида. Черты лица любимого напряженно заострились.

— Как ты? — едва прикасается подушечками пальцев к щеке, вглядываясь в мои перепуганные глаза. — Тебе лучше?

— Кажется, да, — растерянно прикладываю ладонь ко лбу. — Не понимаю, что это было?

Желваки на скулах Давида ходят ходуном, когда он резко встает с невысокого дивана, который уместнее назвать софой, и протягивает мне ладонь.

— Сейчас мы поедем в больницу, — заметив, как я приоткрыла губы, чтобы возразить, жестко пресекает: — Никаких отговорок. Ты бы себя видела, Мирьям! Бледная, еле говоришь… Проклятье! Ты меня напугала до чертиков, малыш.