Ричард Аарон пребывал в боевом настроении, нецензурно ругался и швырялся посудой. Констеблю Пендлу пришлось вывести его в крошечный садик на заднем дворе, чтобы он успокоился. Чарли Кокс вернулся в гостиную. Бретуэйт, которого как будто и не беспокоили полученные в драке травмы, заявил, что справился бы с Аароном и без помощи доблестных служителей закона. Кокс спросил, что тут произошло. Бретуэйт ответил, что они с Аароном затеяли дружеский борцовский поединок. Кокс возразил, что со стороны их поединок не казался особенно дружеским, и, если Бретуэйт не сможет дать удовлетворительного объяснения, ему придется его арестовать. Бретуэйт рассмеялся и сказал, что ему надо развлекать гостей. Рейчел Симмонс, чья голова безвольно клонилась набок, явно не жаждала развлечений. Анджела Карвер, стоявшая у двери, спросила, можно ли ей уйти. Кокс сказал, что нельзя. Ее будут опрашивать как свидетельницу. Потом он спросил у Анджелы, употреблялись ли тут запрещенные наркотические вещества. Бретуэйт попросил констебля не вмешивать девушку в это дело и добавил, что если полиция ищет наркотики, то так бы сразу и говорили. Если бы он вел себя не так нагло, все можно было бы уладить на месте, но в итоге всех четверых забрали в полицейский участок на Холмс-роуд в Кентиш-Тауне.

Тридцативосьмилетний Ричард Аарон был известным актером, не так давно получившим хвалебные отзывы критиков за роль в пьесе Гарольда Пинтера «День рождения», поставленной в театре «Олд Вик». До этого он сыграл в «Отвращении» Романа Полански и в «Досье «Ипкресс» вместе с Майклом Кейном. На допросе в полицейском участке он заявил, что Бретуэйт изнасиловал его жену, актрису Джейн Грессингем. Узнав об этом, он, разумеется, пришел в ярость и помчался к Бретуэйту, чтобы «избить мерзавца до полусмерти». Теперь он признал, что это было неправильное решение, и ему следовало бы обратиться в полицию. Тем не менее после подобного заявления обычная драка на бытовой почве обрела новый, зловещий смысл.

В 1963 году Джейн Грессингем была «модной девушкой» в лондонских богемных кругах. Она начинала как фотомодель, но позже снялась в эпизодах «Летних каникул» и «Из России с любовью». Как актриса Грессингем была никакая. Впрочем, ее мелкие роли не требовали гениальных актерских умений. Ей надо было лишь принимать элегантно-загадочные позы. Когда ей приходилось произнести пару строк диалога, результат получался, мягко скажем, деревянным, но ее угловатые черты этакой девочки-сорванца и тяжелые припухшие веки вполне соответствовали духу времени, и ее лицо украшало обложки журналов «Вог» и «Харперс базар». Она познакомилась с Ричардом Аароном на съемках давно позабытого комедийного мюзикла «Ах эти лондонские девчонки!» весной 1964 года, и уже через несколько месяцев после знакомства они поженились. Безусловно, их пара была самой модной в Лондоне в тот период, когда Лондон становился самым модным городом на Земле. Грессингем прекрасно осознавала, что ей не хватает актерского мастерства, и записалась на курсы при Королевской академии, но ее карьера окончилась пшиком. Бесконечные вечеринки и громкие лондонские премьеры вскружили ей голову. Алкоголь и наркотики сделали свое черное дело. Последней каплей стал случай, когда ее со скандалом уволили со съемок «Фотоувеличения» за то, что она «постоянно является на работу или пьяной, или обкуренной, или и то и другое вместе». Ричард Аарон рвал и метал, поскольку именно он убедил Микеланджело Антониони дать ей роль в этом престижном проекте.

По-настоящему Джейн Грессингем звали Сюзанной Кеплер. Она была дочерью немецко-еврейского эмигранта Альфреда Кеплера, художника по декорациям, бежавшего от нацистского режима в 1938 году, и костюмерши Дорис Вон. Мать Альфреда и его две сестры погибли в Освенциме в 1944 году. Сам Альфред утонул в Темзе в 1948-м. Подлинная причина его смерти так и осталась невыясненной, но представляется вполне вероятным, что он покончил с собой. Грессингем тогда было девять лет.

Выслушав заявление Аарона, констебль Пендл передал дело инспектору уголовной полиции Гарольду Скиннеру, который возглавил расследование. Бретуэйту сообщили, что у него есть право вызвать адвоката, но он отказался. Следствию требовалось свидетельство Грессингем, и за ней отправили служебную машину. В те времена полицейские не гнушались заработать несколько лишних фунтов, сообщая журналистам о готовящихся сенсациях, и когда стало известно, что Ричарда Аарона и Коллинза Бретуэйта доставили в полицейский участок в Кентиш-Тауне, к означенному участку тут же примчалась толпа газетчиков. Сейчас трудно поверить, но Грессингем подвезли к главному входу и провели внутрь через парадную дверь. На следующий день почти во всех лондонских газетах появились крупноплановые фотографии Джейн Грессингем, пытающейся прикрыть рукой синяк под левым глазом, вкупе со снимками Аарона и Бретуэйта на врезках поменьше. «ЛЮБОВНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК РАСПАЛСЯ», – сообщала передовица «Дейли экспресс». «О ВРЕМЕНА, О НРАВЫ!» – сокрушалась «Дейли мейл». В каждой сопроводительной статье упоминалось о «потасовке» в квартире Бретуэйта, но в остальном публикации состояли из слухов и домыслов. Только в «Лондон стэндарт» промелькнуло упоминание о «предполагаемом изнасиловании».

Джейн Грессингем, которая даже не знала о том, что приключилось на Эйнджер-роуд, сопроводили в приемную, предложили ей чашку чая и провели в кабинет для беседы с инспектором Скиннером. Он попросил рассказать, что произошло у них с мужем сегодня. Поначалу Грессингем отвечала уклончиво. Похоже, она находилась под воздействием седативов или каких-то других наркотических препаратов. Инспектор Скиннер заверил ее, что никто не собирается ее арестовывать или предъявлять ей какие-то обвинения. Он спросил, откуда у нее синяк под глазом. Она ответила, что не помнит. Скиннер выразил удивление: синяк был явно болезненным и появился недавно. Он спросил, уж не супруг ли нанес ей побои. Она сказала, что да, но это была не его вина. Скиннер стал давить дальше, и Грессингем призналась, что они с мужем крупно поссорились из-за ее отношений с Коллинзом Бретуэйтом. Скиннер долго ходил вокруг да около, а потом все-таки сообщил Грессингем о заявлении Аарона. В ответ на вопрос, есть ли в этом хоть доля правды, Грессингем неохотно призналась, что она действительно так говорила. По ее версии событий, когда муж вернулся домой, она была сильно пьяна. Они поругались, и Аарон заявил, что ее визиты к Бретуэйту два раза в неделю не дают никаких положительных результатов. Грессингем ответила, что ходить к Бретуэйту гораздо приятнее, чем жить с таким мужем, как Аарон, и что Бретуэйт – настоящий мужчина, в отличие от некоторых. Она призналась, что спала с Бретуэйтом, и вот тогда Аарон ее и ударил. Она упала на пол, испугалась, что он ударит ее еще раз, и сказала, что спала с Бретуэйтом не по собственной воле. «Он тебя изнасиловал?» – проревел Аарон. Грессингем кивнула, и Аарон в ярости выскочил из дома. Скиннер спросил, точно ли она вступила в интимную связь с Бретуэйтом по взаимному согласию, и Грессингем подтвердила, что да.

Бретуэйту были предъявлены новые обвинения, и он охотно признал, что неоднократно вступал в половую связь с Грессингем, но отрицал, что в их отношениях имело место какое бы то ни было принуждение. Всех задержанных отпустили около одиннадцати вечера. Аарону не предъявили никаких обвинений за избиение Грессингем.

Несмотря на отсутствие обвинений, ущерб репутации все-таки был нанесен. Пресса никогда не любила Бретуэйта и теперь жаждала крови. В течение нескольких дней газетчики буквально осаждали дом на Эйнджер-роуд. Самому Бретуэйту они вроде бы и не мешали. Он приходил и уходил, когда ему вздумается, и даже не раз останавливался у входа поболтать с репортерами. В «Я сам и прочие незнакомцы» он писал: «Я не сделал ничего плохого. С чего бы мне было прятаться?»

Однако клиенты перестали ходить к нему на консультации. Может быть, именно из-за газетчиков: людям, посещающим психиатра, обычно не нравится, когда их фотографируют на подступах к кабинету психотерапии. Может быть, по каким-то другим причинам. Как бы там ни было, Бретуэйт не особо тревожился, полагая, что это лишь временное затишье, и тратил внезапно возникшее свободное время в «Колони Рум» и других питейных заведениях Сохо. Кажется, он наслаждался своей печальной известностью.

Подобное отношение, разумеется, не одобрялось ни прессой, ни полицией. На следующей неделе в «Новостях со всего света» появилась большая статья с пикантными рассказами бывших клиентов «шарлатана из Примроуз-Хилл». По словам этих клиентов, Бретуэйт сидел за столом в одном исподнем; лежал на полу, напевая какой-то мотивчик, пока клиент излагал ему свою проблему; курил с клиентами марихуану; трогал себя в паху; задавал малопристойные, неуместные вопросы с сексуальным подтекстом. Одна из клиенток (в ответ на вопрос, почему она терпела подобное поведение) призналась, что она никогда прежде не общалась с психиатром и думала, что так и должно быть. 24 августа в «Дейли экспресс» Коллинза Бретуэйта, автора «Убей себя [sic] в себе», назвали «пропагандистом самоубийства». Газета опубликовала подробное интервью с молодой женщиной, утверждавшей, что, когда она рассказала Бретуэйту о своих суицидальных мыслях, он в ответ грубо поинтересовался, что ей мешает покончить с собой, а под конец заявил, что если она все-таки соберется наложить на себя руки, то пусть не забудет оплатить счет за уже состоявшуюся консультацию.

Британская медицинская ассоциация призывала исключить Бретуэйта из своих рядов, что было затруднительно, поскольку он никогда не имел медицинской квалификации и не состоял ни в каких ассоциациях. В те времена любой мог повесить на дверь табличку, объявив себя психотерапевтом. «Я никогда не пытался изображать из себя какого-то гуру, – писал Бретуэйт в «Я сам и прочие незнакомцы». – Если люди настолько глупы, что приходят ко мне за советом, кто я такой, чтобы им отказать?» Как почти все, что Бретуэйт писал о себе, эти слова соотносятся с правдой только отчасти и служат исключительно для самооправдания. Он действительно никогда не называл себя психотерапевтом и не заявлял о наличии медицинских дипломов, однако не поправлял тех, кто считал его дипломированным психиатром. И хотя он утверждал, что просто откликнулся на запросы страждущих, тем не менее он специально открыл кабинет на Эйнджер-роуд, чтобы расширить свой терапевтический бизнес.

Со свойственным ему высокомерием Бретуэйт предположил, что все уляжется уже через несколько дней. Он ошибся. Хотя ему не предъявили никаких обвинений, слово «изнасилование» все же мелькнуло в печати и стало своего рода клеймом. Если раньше считалось престижным посещать консультации «самого опасного человека Британии», то теперь его популярность стремительно падала.

Дальше все стало еще хуже. Эндрю Тревельян, отец Элис, бывшей подруги Бретуэйта в Оксфорде, с большим интересом читал публикации в прессе. К тому времени Тревельян получил звание королевского адвоката и работал в Королевской государственной прокуратуре по уголовным делам. Он позвонил инспектору Скиннеру и запросил материалы по делу Бретуэйта. Скиннер ответил, что дело не возбуждалось, поскольку не было предъявлено никаких обвинений. Тем не менее Тревельян настоял, чтобы ему все-таки показали протоколы допросов, и в тот же вечер приехал в полицейский участок на Холмс-роуд. Скиннер принял его с прохладцей. Он сам был мальчишкой из Ист-Энда, который пришел к своему нынешнему положению из самых низов и недолюбливал титулованных «крупных шишек», особенно если они собирались вмешаться в его епархию и предположительно не одобряли его решение не возбуждать уголовное дело. Тревельян ознакомился с показаниями всех пятерых свидетелей, сделал какие-то выписки и заявил, что ему надо поговорить с Коксом и Пендлом. Позже он посетил Анджелу Карвер и Рейчел Симмонс по адресам, указанным в протоколах допросов. Симмонс, студентка художественного факультета, жила на съемной квартире в Камдене вместе с тремя сокурсницами. Она познакомилась с Бретуэйтом в баре, и он пригласил ее в гости. Сказал, что можно прийти с подругой. Они слушали музыкальные записи, курили марихуану, и Рейчел переспала с Бретуэйтом. С ее точки зрения, это было «в порядке вещей». Она говорила, что Коллинз – крутой мужик и у него всегда есть трава. До происшествия 17 августа она была незнакома с Анджелой Карвер и с тех пор ее больше не видела.

Анджела Карвер была дочерью одного из клиентов Бретуэйта, Мервина Карвера, ресторатора и владельца ночного клуба. Она познакомилась с Бретуэйтом на вечеринке в доме родителей на Сент-Энн-террас в Сент-Джонс-Вуде. Тревельян приехал по этому адресу, и дверь открыла жена Карвера, Беатрис. Тревельян вручил ей свою визитную карточку и сказал, что ему надо поговорить с ее дочерью. Анджела вышла в гостиную, и Тревельяну пришлось постараться (применить все свое знаменитое красноречие), чтобы уговорить миссис Карвер позволить ему побеседовать с ее дочерью наедине, в кабинете мистера Карвера. Тревельян объяснил девушке, что ее никто ни в чем не обвиняет. Ему просто нужно задать ей несколько вопросов о происшествии на Эйнджер-роуд. Анджела, чье имя не фигурировало в газетах, заметно нервничала и все время поглядывала на дверь кабинета. Родители убьют ее, если узнают, что она была у Бретуэйта. Тревельян заверил ее (и обманул, как потом оказалось), что их разговор будет строго конфиденциальным.

Анджеле было не девятнадцать, как она сообщила полиции, а всего лишь семнадцать. Она познакомилась с Бретуэйтом на вечеринке по случаю папиного дня рождения. С ним было легко и приятно общаться, он интересовался ее учебой и расспрашивал, чем она думает заниматься по окончании школы. Бретуэйт угадал ее знак зодиака (Весы), они говорили об астрологии и свободе воли. Никто из взрослых никогда не разговаривал с ней так серьезно, и ей польстило его внимание. Через пару дней ей позвонила секретарша Бретуэйта и пригласила ее на дружескую вечеринку у него дома. Анджела приняла приглашение, ничего не сказав родителям. В ту субботу, в два часа дня, она приехала на Эйнджер-роуд и с удивлением обнаружила, что кроме нее там была только одна гостья, девушка чуть постарше по имени Рейчел. Бретуэйт уверил Анджелу, что остальные гости вот-вот придут. Он предложил ей бокал вина, и она не стала отказываться. Сам Бретуэйт курил папиросу с марихуаной, но Анджеле не предложил. Время шло, другие гости так и не появились, и ей стало тревожно. Бретуэйт включил музыку и принялся танцевать (он был в рубашке, расстегнутой до пупа). Он то и дело сворачивал папиросы или бегал на кухню за добавкой вина. Анджела выпила два или три бокала и пошла танцевать с Бретуэйтом. Рейчел уговаривала ее выкурить косячок, но Бретуэйт сказал, что не надо. Анджела – еще ребенок. Тревельян спросил, не пытался ли Бретуэйт ее домогаться. Анджела сказала, что нет. Но он целовался с Рейчел на диване и пришел в возбуждение. Она сама отошла в уголок и рассматривала книжные полки. Она была почти рада, когда в дом ворвался Ричард Аарон.

Тревельян сообщил Скиннеру, что выпишет ордер на обыск у Бретуэйта, поскольку есть подозрение, что он хранит дома наркотики. Хотя Бретуэйт не произвел благоприятного впечатления на Скиннера, тот считал, что задерживать битников за курение травки – уж точно не дело уголовной полиции, но у него не было выбора, и пришлось подчиниться. Через два дня Скиннер в сопровождении Кокса и Пендла явился с обыском на Эйнджер-роуд. Было изъято большое количество марихуаны, и Бретуэйта арестовали по обвинению в хранении с целью сбыта. Однако сбыт доказать не удалось, и обвинение в итоге свелось лишь к хранению. Сейчас за подобную провинность предусмотрена только административная ответственность, но в то время хранение легких наркотиков считалось уголовно наказуемым преступлением, так что риск угодить в тюрьму был очень даже реален. В том же году Кита Ричардса из «Rolling Stones» приговорили к двенадцати месяцам тюремного заключения за то, что он устроил у себя дома «притон» для курения марихуаны. Впоследствии приговор отменили по апелляции, но Бретуэйт, в отличие от Ричардса, вряд ли мог бы рассчитывать на общественное сочувствие в случае аналогичного приговора.

Суд проходил в здании Королевского суда Внутреннего Лондона на Ньюингтон-Козуэй. Галерея для публики была до отказа заполнена журналистами и любопытными гражданами. Вопреки совету своего адвоката, Бретуэйт настаивал на своей невиновности. Эндрю Тревельян лично возглавил судебное следствие. Анджела Карвер и Рейчел Симмонс выступили свидетельницами. Бретуэйт не отрицал, что наркотики принадлежали ему, но заявил, что не признает юрисдикции государства в вопросах о том, какие именно вещества человек вводит в свой организм. Подобная линия защиты могла найти одобрение среди представителей контркультуры, но не произвела впечатления на мировую судью Джун Эйткен. И была полностью безосновательной с точки зрения закона. Высокомерие Бретуэйта и его неуважительное отношение к суду (во время заключительной речи Тревельяна он снял ботинки и принялся ковыряться между пальцами ног) возмутили присяжных. Тревельян заявил, что этот судебный процесс имеет важное символическое значение. Есть люди, которые считают, что известность ставит их выше закона, так началась его речь. «Возможно, обвиняемый полагает, что закон бессмыслен сам по себе, – продолжал он, – но это не дает ему права над ним насмехаться». По данным газеты «Дейли экспресс», Тревельян «так распалился, обвиняя Бретуэйта во всех смертных грехах, что миссис Эйткен пришлось вмешаться и напомнить ему, что говорить надо строго по делу, исходя только из фактов». Подводя итоги, она предупредила присяжных, что суд рассматривает не личность подсудимого как таковую, а его противоправные действия; и что принять меры, предусмотренные законом, следует только на основании представленных доказательств. Присяжные совещались пятнадцать минут и признали Бретуэйта виновным. Выслушав приговор, Бретуэйт насмешливо поаплодировал присяжным за «поддержку собственного репрессивного аппарата». Миссис Эйткен приговорила его к шестидесяти дням тюремного заключения и сама не сдержалась и вынесла ему порицание за неподобающее поведение во время судебного разбирательства.

В своей автобиографической книге «По обе стороны судейской скамьи» Тревельян пишет, что в пору студенчества у Бретуэйта был короткий роман с его дочерью, которая в результате «попала в больницу». Эта формулировка благоразумно скрывает правду о попытке самоубийства Элис и как бы подразумевает, что Бретуэйт совершил над ней физическое насилие. Судебное преследование, которое он возбудил в отношении Бретуэйта, выспренно пишет Тревельян, происходит не из желания отомстить, а из стремления защитить общество от «опасного шарлатана». Он много лет с нарастающим ужасом наблюдал за восхождением Бретуэйта, «потрясенный наивностью, с которой другие, казалось бы, умные люди принимали его вздорную ахинею за некое священное писание хиппи».

Ронни Лэйнг, который спустя десять лет сам будет арестован и обвинен в незаконном хранении ЛСД, принял эту новость с восторгом и сказал своему другу Джону Даффи, что этого «одиозного прощелыгу» уже давно надо было изолировать от общества.

Бретуэйт отсидел сорок дней в тюрьме Уормвуд‑Скрабс. Позже он писал, что общество заключенных оказалось «гораздо разумнее общества по ту сторону тюремной решетки […] За шесть недель в тюрьме я узнал о человеческом поведении больше, чем за шесть лет среди оксфордских «джентльменов».