– Планы? – переспросил он. – Утром я собирался разобрать почту, ответить на письма.
– Очень важно, когда тебе есть чем заняться, – сказала она.
Несомненно, это замечание было адресовано мне.
Папа согласно кивнул. Я сказала Ребекке, что, если она не уймется, я сейчас же вернусь в постель. Прежде чем она успела мне возразить, миссис Ллевелин принесла яйца. Отличный повод прервать натужную светскую беседу. Ребекка очистила яйца, густо намазала маслом еще два тоста, выложила на каждый по яйцу и размяла их вилкой. Ребекка, как я понимаю, совсем не тревожилась о своих бедрах. Папа смотрел на нее с явным недоумением. Она улыбнулась ему и откусила большой кусок тоста с яйцом. Жидкий желток капнул ей на халат, но она даже и не заметила. Я взяла салфетку и попыталась вытереть пятно.
После завтрака мы с Ребеккой вернулись в нашу комнату. Ребекка сказала, что сама выберет мне наряд. Я с облегчением передала ей командование. Она начала было меня упрекать, что я одеваюсь как клуша, и совершенно не слежу за модой, но тут же умолкла, вовремя сообразив, что она все еще сильно зависит от моей воли. Она по-дружески объявила, что в ближайшее время нам надо будет пройтись по магазинам вдвоем. Я ответила, что я только за. Несмотря ни на что, мне было приятно, что она хочет со мной подружиться. Может быть, я не такая уж и недотепа.
Она выбрала белую блузку и серый твидовый костюм. Я осталась довольна. Это был тот же самый наряд, который я выбрала для ее первого визита к доктору Бретуэйту. Она иногда забывает, что без меня ее не было бы вовсе, но, раз уж мы (в кои-то веки) сумели поладить, я решила, что сейчас лучше об этом не напоминать. Если бы не Ребекка, я до сих пор валялась бы в постели, как никчемная лентяйка, которой я, собственно, и была. Пусть лучше всем заправляет Ребекка. Насчет Бретуэйта она тоже была права. В отличие от легковерного доктора Элдриджа, одурачить Коллинза Бретуэйта совсем непросто. Если я до сих пор ему сопротивлялась, то исключительно из упрямства. У меня было стойкое ощущение, что мне может помочь только Бретуэйт и что надо последовать любому его совету.
Я надела белье и уселась перед зеркалом. Посмотрела на знакомые вещи, в беспорядке разложенные на трюмо: набор щеток для волос с ручками, украшенными камеями; маленькая жестяная шкатулка, купленная на каникулах в Торки, когда я была совсем маленькой (теперь я храню в ней заколки); флакон духов «Шанель № 5», которыми я раньше душилась в надежде, что хоть какой-то мужчина хотя бы раз сделает мне комплимент, что от меня хорошо пахнет. Я расставила все аккуратнее и приступила к утреннему макияжу. Нанося пудру на щеки, я наблюдала, как я исчезаю. Немного румян – и вместо меня в зеркале появилась Ребекка. Она мне улыбнулась, и я улыбнулась в ответ. Я накрасила тушью ресницы. Накрасила губы красной помадой, которую приобрела специально для Ребекки (для меня она слишком яркая). Ребекка, похоже, осталась довольна моими стараниями. Она выглядела потрясающе.
Она неспешно оделась и оглядела себя в большом зеркале на обороте дверцы платяного шкафа. Она была готова к выходу. Я попросила лишь об одном: дать мне десять минут, чтобы записать в тетрадь несколько строк. Мы не записывались на прием к доктору Бретуэйту, так что можно было прийти к нему в любое время. Ребекка не стала спорить. Я уселась за письменный стол и открыла ящик, где храню эти тетради. Теперь я закончила, и нам, наверное, пора выходить. Думаю, здесь это будет моя последняя запись.
Бретуэйт V: Последний побег
Последние годы жизни Бретуэйт провел в родительском доме на Уэстлендс-роуд в Дарлингтоне. После смерти его брата Джорджа в 1962 году дом пустовал, и продать его не удалось. К 1970 году авторские отчисления за продажи двух книг Бретуэйта почти полностью прекратились, а сам Бретуэйт окончательно исчерпал запасы терпения тех, кто был готов одолжить ему денег на оплату аренды жилья или покупку спиртного. Последние месяцы в Лондоне он жил в дешевых пансионах, где приставал к женщинам с непристойными предложениями и изводил всех, оказавшихся в зоне слышимости, возмущенными речами о снобах-издателях, тухлом столичном истеблишменте и «этом мудиле Лэйнге». Его регулярно просили съехать.
В письме к Эдварду Сирсу в январе 1971 года Бретуэйт писал, что Лондон «себя исчерпал» и он собирается начать новую жизнь где-нибудь в другом месте. Он решил взяться за сочинение романа, как предлагал Сирс, и просил выплатить ему аванс. Сирс не поверил ни единому слову, но его грела мысль о предстоящем прощании с Бретуэйтом, и он на радостях послал ему чек на 50 фунтов. Он надеялся, что на этом его общение с Бретуэйтом благополучно закончится. Бретуэйт уехал из Лондона в Дарлингтон 4 февраля 1971 года, в свой сорок шестой день рождения. Смутьян и мятежник, проповедник «вечной революции своего «я» в итоге вернулся к тому же, с чего начинал.
В 1971 году Дарлингтон и Лондон с его контркультурой, привычной Бретуэйту, разделяло не только 250 миль географического расстояния. Дарлингтон так и остался традиционным северным городом тяжелого машиностроения и трикотажной мануфактуры. Согласно планам послевоенного градостроительства в историческом центре снесли часть застройки, чтобы освободить место для новой системы кольцевых дорог, но в целом город практически не изменился с тридцатых годов. За исключением длины женских юбок, легендарные «бушующие шестидесятые» никак себя не проявляли. К новомодным идеям здесь относились с обычным северным флегматизмом. Дарлингтон как будто застыл в прошлом.
Для кого-то возвращение в родной город может стать поводом для радости, но для Бретуэйта это было «равносильно признанию поражения».
Если он опасался, что местные будут над ним насмехаться из-за столь унизительного падения после взлета, то его опасения оказались напрасными. В Дарлингтоне никто и не знал, кто он такой. У него не было ключей от дома на Уэстлендс-роуд, и, чтобы войти внутрь, ему пришлось разбить окно у задней двери. Женщина из соседнего дома, миссис Агнес Белл, позвонила в полицию с сообщением о краже со взломом. По вызову прибыл местный констебль Фред Херст. Он постучался в переднюю дверь, и ему открыл человек, с виду – вылитый бомж. «Я Артур Коллинз Бретуэйт, – объявил он. – И это мой дом». Он попросил Херста подождать на крыльце, ушел в дом и вернулся минут через десять с водительскими правами. Само по себе это еще ничего не доказывало, но, несмотря на свой неопрятный вид, Бретуэйт вел себя как хозяин, а не как посторонний грабитель, и Херст ушел восвояси. На следующий день он позвонил миссис Белл и сказал, что полиция провела надлежащую проверку и предполагаемый взломщик на самом деле является законным владельцем дома. Расстроенная своей ошибкой, она пошла к Бретуэйту, чтобы извиниться. Еще два-три года назад Бретуэйт сразу послал бы ее далеко и надолго, а теперь выслушал с искренним любопытством, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он представился как Артур и объяснил, что этот дом принадлежал его отцу. «Он, знаете ли, застрелился. Старый дурак».
Миссис Белл, ныне вдова, до сих пор проживает на Уэстлендс-роуд в Дарлингтоне. Я ей позвонил, и она была рада рассказать о своем бывшем соседе, которого до сих пор вспоминает со смесью нежности и жалости. Когда она познакомилась с Бретуэйтом, ей еще не было тридцати. В молодости она была стройной и вполне симпатичной. В первый день их знакомства она пришла к Бретуэйту в грязном переднике – просто не сообразила переодеться, – и под его пристальным взглядом ей стало неловко. «У него был удивительный взгляд, – вспоминала она. – Я не встречала никого с таким взглядом».
Бретуэйт уверил ее, что извиняться не надо. На самом деле это ему следует извиниться, что он ее напугал. Миссис Белл сказала, что это очень великодушно с его стороны, и пригласила его на ужин, раз уж они теперь будут соседями. Бретуэйт поначалу отказывался, но все-таки дал себя уговорить. Тем более что у него дома не было ничего съестного.
Ужин не удался. Бретуэйт принес с собой сумку, набитую бутылками с темным элем, но не отдал их хозяевам в качестве приветственного подарка, а все время держал сумку у ног и потягивал пиво, что называется, в одно лицо. Агнес изо всех сил старалась поддерживать разговор. Она работала библиотекарем на полставки в младшей школе в Кокертоне. Ее муж Роберт служил бухгалтером на трикотажной фабрике «Патонс и Болдуинс» – одном из крупнейших промышленных предприятий в Дарлингтоне. У них было двое маленьких сыновей, Питер и Эндрю, которых к приходу Бретуэйта уже уложили спать. Их дом был обставлен уютно и современно. Беллы принадлежали к тому поколению, которое активно стремилось сбросить с себя добродетельный аскетизм послевоенных лет. Для них, детей Макмиллана и Уилсона, революция означала не взлом дверей восприятия, а беспрепятственный доступ к покупкам в рассрочку, ознаменовавший новую эпоху потребления. «Приобретая дорогие вещи, – довольно злобно писал Бретуэйт, – Беллы так эффективно подавляли свою экзистенциальную и сексуальную неудовлетворенность, что даже не понимали, что они оба духовно мертвы: это были самые счастливые люди из всех, кого мне довелось знать».
Агнес расстаралась и приготовила разнообразные замысловатые закуски, и Бретуэйт жадно набросился на угощение, поданное в гостиной. Также он не отказался от хереса и не стеснялся подливать себе из бутылки, стоявшей на низком журнальном столике. Когда Агнес ушла в кухню, чтобы проследить за горячим, мужчины не знали, о чем говорить. Роберт был страстным футбольным болельщиком; Бретуэйт совершенно не интересовался спортом. Роберт спросил, чем занимается Бретуэйт, и тот лишь неопределенно повел рукой. Он вообще говорил мало, но все же высказался, что Агнес «красивая баба». Роберт ответил смущенным «спасибо». Для него стало большим облегчением, когда Агнес вернулась в гостиную и объявила, что ужин готов.
Стол был накрыт в маленькой столовой, что примыкала к кухне и соединялась с ней прорезанным в стене окошком. Агнес приготовила
В какой-то момент Роберт поднялся наверх, чтобы проверить, как спят сыновья. Бретуэйт повернулся к Агнес и пристально посмотрел на нее. Она почувствовала, что краснеет. Затем Бретуэйт вроде как извинился. Он не хотел никого оскорбить или обидеть, он просто отвык находиться в вежливом обществе. Агнес уверила его, что она совсем не обиделась. Ей очень приятно принимать у себя такого образованного, искушенного гостя. Он, наверное, считает их с мужем дремучими провинциалами. Бретуэйт ответил, что нет. Он так не считает. Вечер закончился достаточно миролюбиво, но Беллы больше не приглашали к себе Бретуэйта.