«Санджет» не поддавался.

Брось его!

И стрелять из пистолета? В полисплав?

Оружие – только приспособление, раздраженно воскликнула в моей голове Вирджиния Видаура. На самом деле убиваешь и уничтожаешь ты сам. Оно не часть тебя. Брось!

Ну ладно, Вирджиния, слегка усмехнулся я. Как скажешь.

Шатаясь, я направился к выходу, вытягивая на ходу интерфейсник. По всему доку стояли ящики с оборудованием «Клина». Локационный буй все еще в режиме ожидания, видимо, бесцеремонно брошенный Каррерой. Рядом открытый ящик, из которого торчали детали разобранного гранатомета «Филипс». На всей сцене лежал отпечаток спешки, но спешки солдатской. Контролируемая скорость. Сноровка военного человека, знающего свое дело. Каррера был в своей стихии.

Уноси отсюда ноги на хрен, Так.

Следующий зал. Марсианские машины зашевелились, ощетинились и, мрачно бормоча себе под нос, покатились от меня прочь. Я прохромал мимо них, следуя нарисованным стрелкам. Да не иди же ты по стрелкам, мудило. При первой возможности я свернул налево и нырнул в коридор, который наша экспедиция не успела исследовать. Одна из машин какое-то время ползла за мной, потом покатилась назад.

Мне показалось, наверху за моей спиной кто-то пошевелился. Вздернув голову, я всмотрелся в тень. Смех да и только.

Возьми себя в руки, Так. Это все мет. Слишком много принял и теперь пошли глюки.

Новые и новые залы, пузыри, переливающиеся один в другой, и постоянное ощущение пустого пространства над головой. Я категорически запретил себе смотреть вверх. Боль от осколков гранаты в ноге и плече начала пробиваться сквозь химический барьер тетрамета, эхом отзываясь в развороченной левой руке и разбитом локтевом суставе. Бешеная энергия, переполнявшая меня недавно, пошла на спад, оставив после себя нервически обостренную реакцию и периодически прокатывающиеся по телу вибрации необъяснимого веселья, во время которых я едва удерживался, чтобы не начать хихикать.

В таком состоянии я попятился в какой-то тесный изолированный отсек, повернулся и оказался лицом к лицу с последним из виденных за сегодня марсиан.

На этот раз мумифицированные мембраны крыльев были обернуты вокруг скелета, а сам марсианин сидел на низком насесте. Удлиненный череп склонялся на грудь, закрывая световую железу. Глаза были закрыты.

Он поднял клюв и посмотрел на меня.

Нет. Ни хера подобного он не делал.

Я потряс головой, подполз поближе к трупу и уставился на него, испытав вдруг внезапное желание погладить длинный костный выступ на затылке.

– Я здесь просто посижу чуть-чуть, – пообещал я, подавив очередной приступ смеха. – Тихонечко. Всего пару часов, не больше.

Я сел, опершись о пол здоровой рукой, и прислонился к стене, прижимая к груди интерфейсник, словно талисман. Мое тело болталось в клетке костюма, словно теплый веревочный клубок, слабо подрагивающий комок мягких тканей, у которого больше не было воли управлять экзоскелетом. Мой взгляд устремился к потолку, и на какое-то мгновение почудилось, что я вижу, как бьются в сумраке бледные крылья, стиснутые со всех сторон тесным кольцом закругленных стен. В конце концов я понял, что трепетание крыльев на самом деле происходит у меня в голове, чувствовал, как их бумажно-тонкая мембрана щекочет внутреннюю поверхность моего черепа, несильно, но болезненно царапая зрачки и все больше затрудняя зрение – от светлого к темному, от светлого к темному, от светлого к темному, к темному, к темному…

И высокий, все более громкий стон, точно голос само́й печали.

– Проснись, Ковач.