— Благодарю вас, Клим Пантелеевич. Доброй ночи!
— Честь имею.
Широко выбрасывая вперёд трость, присяжный поверенный шагал по Казачьей улице, сохранившей название с момента основания города. Тротуары были заботливо посыпаны песком, и острый зимний наконечник трости был не удел. Фонари здесь стояли не электрические, как на Николаевском проспекте, а керосино-калийные, выполняющие роль своеобразных маяков в ночном пространстве. Их задача — освещать на сажень в диаметре и не дать прохожему заблудиться в кромешной тьме.
Город спал, но в окнах некоторых особняков, разрисованных затейливыми морозными узорами, горел свет и двигались тени. Там текла чужая, неведомая жизнь. В двухэтажных домах ставней не было. Да и зачем они, если дотянуться до окон даже первого этажа было невозможно? Ставни присущи простым горожанам с невеликим достатком или чиновникам средней руки, врачам, учителям и небогатым адвокатам.
Вскоре показался особняк Ардашевых. Построенный в стиле модерна и неоклассицизма, своим северным фасадом он выходил на Николаевский проспект. Архитектурные изыски отличались смелостью решений. Входная дверь имела форму громадной замочной скважины. Три восточных окна были обрамлены плоскими горизонтальными выступами и фигурными овальными расширениями. Венчал здание простой карниз, над которым высился ажурный кованый парапет с тумбами в ширину каждого оконного проёма. Всё сооружение имело вид строгой роскоши и числилось под номером 38.
В гостиной из-за наглухо задёрнутых портьер пробивался электрический свет. Несмотря на столь поздний час, горничная накрывала на стол. Вероника Альбертовна перенесла ужин, ожидая возвращения супруга с минуты на минуту. Так подсказывало сердце. И оно не ошиблось. Хлопнула входная дверь.
X
Обычно Клим Пантелеевич просыпался в половине восьмого. После пятнадцатиминутного комплекса гимнастических упражнений приступал к бритью. Первым делом правил свой Solingen по доводочному ремню из мягчайшей кожи, неторопливо взбивал помазком пышную мыльную пену и наносил на лицо. И хотя в продаже уже появились так называемые безопасные бритвы господина Жиллетта — коммерсанта из Северо-Американских Штатов, — их присяжный поверенный не признавал. Да разве можно назвать бритвой этот тонкий кусочек металла, которым бреются до тех пор, пока не затупятся обе стороны лезвия, а потом выбрасывают и заменяют новым? Бритва, как сабля, должна быть одна. Приятная неровность оправы, изготовленной из панциря черепахи, всегда придавала уверенность выверенным за годы коротким движениям руки.
Горничная Варвара уже внесла самовар и накрыла завтрак. Нарезанная аккуратными ломтиками розовая ветчина благоухала свежестью, а осетинский сыр успел покрыться лёгкими прозрачными каплями влаги. Масло в маслёнке начинало медленно таять. Сваренные в мешочек два яйца стояли в подставках-пашотницах и ждали, когда специальными ножницами будут аккуратно срезаны их верхушки. Пахло свежезаваренным чаем. Супруга сидела напротив. Намазывая масло на хлеб, справилась:
— Дорогой, говорят, что вчера убили старшего советника Бояркина через каминный дымоход? Неужели такое возможно?
— Откуда тебе это известно, если преступление совершено вчера, а газеты сообщат об этом в лучшем случае сегодня вечером?
— У нас закончился осетинский сыр, и Варвара пошла на базар. Там ей и поведали. Право, а ты откуда знаешь об этом? Неужто решил отыскать злодея?
— Судье Приёмышеву тоже угрожают. Он обратился за помощью. Я согласился.
— Бесплатно?
— А ты считаешь, я должен был взять с него деньги за то, что он просит спасти его жизнь?
— Ты прав, прости.
— Приёмышева собирались отправить в мир иной в тот же день, когда он и подошёл ко мне со своей просьбой. Кроме него, мог пострадать кто угодно. И гости, и жена, и дети. Им принесли отравленный хлеб якобы из булочной.
— Какой ужас!
Клим Пантелеевич допил чай, промокнул губы салфеткой и поднялся.