Одним из его хобби было коллекционирование столовых приборов, найденных на обочине. Он надеялся однажды составить полный набор «плоских приборов», в который вошло бы по восемь расплющенных вилок, ложек и ножей.
Пока мы шли, он подбирал и другие блестящие вещи: монеты, ключи, камешки, жетоны с автомоек, батарейки для слуховых аппаратов. Когда мы доходили до почтового отделения, он отправлял все сестре, дома у которой стояли две банки для находок.
Меня удивляла его привычка подбирать всякий мусор. Возможно, так проявлялась ирония судьбы. Во всем остальном он был фанатичным минималистом. Даже в последние годы дома он старался избавиться от всего лишнего. У него было не больше вещей, чем он мог уместить в свой пикап. В подвале у сестры также стояла картонная коробка с памятными безделушками, фотографиями и несколькими предметами, которые принадлежали его родителям. Он сказал, что собирается с силами, чтобы выбросить и эту коробку, но отказаться от детских привязанностей «очень и очень нелегко».
– Я говорю друзьям: с каждым годом у меня становится все меньше вещей, а сам я становлюсь счастливее. Интересно, что я почувствую, когда у меня не останется ничего? Так мы появляемся на свет и так с него уходим. Я просто решил подготовиться заранее.
Через несколько минут Эберхарт остановился на перекрестке с проселочной дорогой, чтобы показать мне содержимое своего рюкзака. Он разложил все на земле. Там был брезентовый тент, спальный мешок, туристический коврик, маленький пакет с электроникой, намек на аптечку, пластиковое пончо, карты, ультралегкие штаны из плащевки и кучка металлического мусора. Все ткани были легкими, как паутинка: порыв ветра вполне мог унести большую часть его вещей прочь.
Раньше он готовил на крошечной дровяной печке собственного изобретения, но отказался от этого. Он перечислил еще несколько вещей, которые брал с собой в первый поход, но впоследствии выкинул из рюкзака. Он сменил тяжелые кожаные ботинки на беговые кроссовки. Вместо полуторакилограммового рюкзака на раме стал носить с собой безрамный рюкзак, который весил всего 200 граммов. Синтетический полуторакилограммовый спальный мешок он заменил четырехсотпятидесятиграммовым пуховым (со срезанными молниями). Отказавшись от зубной щетки, он пользовался деревянной зубочисткой. Он не брал с собой ни запасные носки, ни запасную обувь, ни запасную одежду. Он не носил в рюкзаке ни книг, ни тетрадей. У него не было даже туалетной бумаги. (Вместо этого он пользовался ближневосточным методом, то есть подмывался. Когда воды было мало, он подмывался собственной мочой, которую затем смывал небольшим количеством воды.) В его аптечке лежали несколько пластырей, горстка аспирина и старый скальпель.
По его словам, чтобы облегчить рюкзак, нужно избавиться от страхов. Каждая вещь, которую человек носит с собой, символизирует определенный страх – страх травмы, дискомфорта, скуки и нападения. «Последние крохи» страха, от которых не могут избавиться даже самые минималистичные хайкеры, связаны с голодом. В результате большинство людей носит с собой «чертовски много еды». У него в рюкзаке не завалялось даже шоколадки на крайний случай.
Ранее я спросил его, боится ли он смерти. Он покачал головой.
– Это вряд ли, – бросил он.
Он сказал, что в лесу умерли его дед (от сердечного приступа на охоте) и отец (в результате несчастного случая с бензопилой во время заготовки дров), а сам он «над этим работает».
– Я давным-давно отбросил страхи и беспокойства о пребывании в дикой природе, – пояснил он. – Я хожу давно и далеко, все время один, и никогда я не чувствовал себя спокойнее и защищеннее. Здесь моя стихия. И дело не в притоке адреналина. Я просто позволяю жизни идти своим чередом.
Пока я рассматривал его снаряжение, у меня в голове крутился один вопрос. В конце концов я преодолел смущение и спросил: правду ли говорят, что он удалил себе все ногти на ногах?
Он улыбнулся.
– Конечно, – ответил он.
Он сел, снял потрепанные кроссовки, а затем стянул с себя носки и обнажил совсем белые щиколотки. У него были длинные и узловатые розовые пальцы, покрытые желтыми мозолями. Присмотревшись, я понял, что слухи не врут: ногтей у него действительно не было, не считая нескольких фрагментов, которые все же пытались вырасти.
Эберхарт сказал, что всякий раз, когда люди сомневаются в его приверженности той жизни, которую он выбрал, или высмеивают его путешествия, он снимает обувь и показывает им свои ноги.
– Можешь представить, каково это – вырвать ногти с корнем, а затем почувствовать, как пальцы обливают кислотой, чтобы ногти не выросли снова? – спросил он. – Представляешь, каково это? Думаешь, это просто шутка?
Вернувшись домой, я стал следить за продвижениями Эберхарта, читая записи в его онлайн-дневнике, которые он время от времени публиковал. Одним вечером он добрался до конца своего пути во Флориде, где опустился на колени у фонаря и прочитал молитву благодарности. Он сказал мне, что это его последний долгий поход. Но следующим летом он прошел всю Орегонскую тропу, а позже – Калифорнийскую и Мормонскую тропы. Когда мы говорили в последний раз, он сказал, что собирается пройти по тропе Пони-экспресс от Миссури до Калифорнии. Он шагал и шагал, пока его несли ноги.
Один из любимых поэтов Эберхарта, Роберт Сервис, написал:
Ханьшань тоже искренне писал не только о прелестях, но и о тяготах простой жизни. Он жалел свое бренное тело, которое тосковало по чудесной еде, оставшейся в прошлом (жареной утке, свиных щечках, парном поросенке с чесноком), и оплакивал умерших друзей. Как и Эберхарт, он покинул своих жену и сына, чтобы бродить на свободе. Отголоски этого решения слышны во всех его сочинениях: он с любовью вспоминает «агуканье» маленького сына и видит во сне, как возвращается к жене, которая его больше не узнает. Горькие сожаления омрачают даже самые светлые его воспоминания. «Разве мог я узнать в тени сосен, что скоро буду сидеть, обхватив колени, на холодном ветру?» – писал он.