Его новый дом стоял возле горы Спрингер, на которую он регулярно поднимался. Постепенно его походы становились все длиннее: он стал систематически ходить по Аппалачской тропе, преодолевая отрезок за отрезком, и через некоторое время добрался до Пенсильвании. В 1998 году, когда ему исполнилось шестьдесят лет, он решил отправиться в свою первую «одиссею» – пройти 4400 миль от Флориды до мыса Гаспе в Квебеке по сети дорог и троп, порой преодолевая нехоженые участки пути. Незадолго до этого у него диагностировали блокаду сердца, но вопреки советам врача он решил не ставить кардиостимулятор. Сыновья решили, что он уже не вернется живым.
На тропе Эберхарт взял себе прозвище в честь нового дома у Нимблвильского ручья. Он вышел с флоридских болот и отправился на север по затопленным тропам, где темные, кишащие рептилиями воды порой доходили ему до пояса. Когда он вышел из болот, с пальцев его ног сошли все десять ногтей. До Квебека он добрался в конце октября. За прошедшие десять месяцев он испытывал медленное религиозное пробуждение, но его вера пошатнулась, когда он шел по угрюмым, холодным горам. «Боже мой! Для чего Ты оставил меня?» – спросил он, когда погода испортилась у подножия горы Жак-Картье. Но буря на время стихла, и он смог подняться на заснеженную вершину, где посидел на солнце, чувствуя «теплое присутствие милостивого Бога». Достигнув конца тропы, он вернулся на юг (пассажиром на мотоцикле друга) и напоследок прошел еще 178 миль от городка неподалеку от Майами до Флорида-Кис, где ощутил «полное и абсолютное, совершенное удовлетворение, почти достигнув нирваны».
Он вернулся домой другим человеком. Он перестал принимать душ. Перестал стричься. Он принялся безжалостно избавляться от своих вещей: за три дня он сжег почти все накопившиеся у него за жизнь книги, бросая их по одной в стоящую перед домом бочку. В 2003 году он развелся с женой. Он оставил ей свой дом и большую часть имущества, а землю, включая участок у Нимблвильского ручья, отписал своим сыновьям в доверительную собственность. С тех пор он жил лишь на социальное пособие. Если деньги к концу месяца заканчивались, он голодал. Но он получил свободу постоянно ходить по дорогам и тропам, а она казалась ему свободой как таковой. «С каждым шагом мое тело медленно, но верно избавлялось от тяжких нош, – писал он, – которые падали на тропу у меня под ногами и оставались позади».
Эберхарт остановился на обочине и вынул карту, которую хранил в пластиковом конверте. Карта покрывала не более пятнадцати миль, а весь маршрут умещался лишь на 170 картах. Он так боялся заблудиться, что на всякий случай носил с собой маленькое желтое устройство GPS, несмотря на его вес и стоимость.
Меня удивило, что, помимо GPS, он носил с собой небольшой мобильный телефон, цифровой фотоаппарат и iPod Touch (с помощью которого подключался к бесплатным беспроводным сетям, чтобы узнавать прогноз погоды, публиковать записи в онлайн-дневнике и время от времени отвечать на электронные письма).
Телефон он брал с собой по настоянию своей подруги Дуинды, его школьной возлюбленной, которая за время нашего путешествия дважды позвонила, чтобы проверить, все ли у него в порядке. Он сказал, что сначала считал телефон бесполезным грузом, но потом сломал ногу на плато Озарк – и телефон спас ему жизнь.
– Я больше не ворчу из-за телефона, – сказал он. – Мне нравится носить его с собой и каждый день говорить с ней.
Он пояснил, что «полностью сбежать» из мира технологий невозможно, но можно сделать так, чтобы «они не поглощали тебя и не захватывали контроль над твоей жизнью».
– Думаю, я неплохо с этим справляюсь, – добавил он.
Примерно на десятой миле пути Эберхарт заметил, что обочина становится уже. Он предположил, что мы приближаемся к Порт-Артуру. И правда, вскоре перед нами возник город: изломанная линия механических шпилей, извергающих белый пар, который клубился и рассеивался в синем небе.
Порт-Артур был нефтяным городом, где происходила очистка нефти, добываемой со дна залива. («Там, где нефть сливается с водой», – гласит девиз торговой палаты.) Мы прошли мимо ряда увенчанных колючей проволокой заборов, за которыми, как кости, сияли длинные белые трубы. Огромные нефтеперерабатывающие заводы напоминали футуристические архитектурные проекты Антонио Сант-Элиа. Именно здесь производилась большая часть бензина в стране, а также большая часть пластика и нефтепродуктов. Я никогда прежде ничего подобного не видел. Казалось, мы заблудились на роскошном круизном лайнере и оказались в машинном отсеке, среди закопченных механизмов, которые приводили корабль в движение.
Машины стояли в пробке – все стремились как можно скорее попасть домой. Пахло выхлопными газами.
– Как они вообще живут? – спросил Эберхарт, смотря на лица за лобовыми стеклами. – Они больше времени проводят в машинах, чем дома!
На широком перекрестке у завода Valero мы остановились возле полицейской машины, чтобы спросить дорогу. За рулем сидел полицейский, подстриженный ежиком, а рядом с ним – женщина в гражданской одежде.
– Квартала через четыре возьмите левее, – сказал полицейский. – Но держитесь главной дороги, потому что вы идете в худший район города.
Мы пошли по тротуару – и это было роскошью после пятнадцати миль, проведенных на обочине шоссе. По обе стороны стояли маленькие аккуратные дома. На парковке у магазина мужчина сидел на кузове своего пикапа и пил пиво из бутылки. В магазине снова было чисто и прохладно. Эберхарт обрадовался, увидев, что в магазине продается шесть видов замороженных буррито. Он несколько недель питался одними замороженными буррито и вошел во вкус. («Если не питаться ими на западе, совсем оголодаешь, ведь больше у них ничего нет. Буррито на завтрак, буррито на обед – кажется, они и на десерт едят буррито».) Мы сели в задней части магазина на ящиках с газировкой и стали ужинать в прохладе.
Когда Эберхарт перешел к десерту – полупинте ванильного мороженого Blue Bell, – один из продавцов попросил его подвинуться, чтобы он смог загрузить холодильник. Эберхарт извинился.
– У всех, кто к вам заходит, есть машины, чтобы посидеть, но мы путешествуем пешком, – пояснил он.
Продавец посмотрел на него с подозрением.
– Куда вы идете? – спросил продавец привычной скороговоркой носителя хинди.