В годы после похода я стал понимать, что Аппалачская тропа стала моей Холодной горой – диким местом, где царили простота и свобода, но почти не было ни жестокости, ни алчности. Там передо мной стояла четкая цель, и ничто меня от нее не отвлекало. Однако, в отличие от Ханьшаня, я вернулся в большой город. И другая жизнь с тех пор преследовала меня.
Я решил, что вполне возможно прожить целую жизнь, просто шагая вперед. Жизнь на тропе становится все дешевле, и некоторые профессиональные хайкеры годами и десятилетиями живут на скромные сбережения и доходы от сезонного труда. Эти странники напоминают мне нищенствующих монахов, которые преодолели общественную силу притяжения, чтобы жить простой жизнью под открытым небом.
Годами я натыкался на одно и то же имя, которое порой встречал в самых необычных местах. Этот человек был примером вечного хайкера – а может, даже
Рассказы о его странствиях приобрели мифический характер. Не раз я слышал, что Кочевник решил удалить себе все десять ногтей на ногах, чтобы избежать инфекций. Он славился своим минимализмом и, как утверждалось, никогда не носил в рюкзаке больше пяти килограммов вещей. Шутили даже, что его походная кухня состояла из погнутой ложки и зажигалки. Чтобы не носить с собой продукты, он при любой возможности питался в дешевых придорожных забегаловках и на заправках.
Такой стиль хайкинга не всем по душе. По мнению Ламара Маршалла, который встречался с Кочевником в 2001 году, стремление каждый день преодолевать марафонские дистанции, чтобы к вечеру добраться до ресторана, «противоречит чертовой сути пребывания в лесу». Но казалось, что Кочевник давно вышел за пределы леса. Меня восхищал его отказ уважать границы, возведенные нами между миром людей и природы. Каждый день он каким-то образом прокладывал изящную тропу по многокамерному сердцу исполина – бродил по постиндустриальным далям, от леса к лесу, от фритюрницы к фритюрнице, как он сам выражался, «в отчаянном поиске гармонии».
За пятнадцать лет он прошел около 34 тысяч миль. Сначала он завоевал «Тройную корону»: прошел Аппалачскую тропу, Тихоокеанскую тропу и тропу Континентальный рубеж. Затем он прошел одиннадцать национальных живописных троп и получил неуклюже названную «Корону одиннадцати» в 2013 году. Он завершил этот поход на вершине горы Монаднок, где его поздравили Дик Андерсон и многие другие друзья. Довольный и торжествующий, на пороге семьдесят пятого дня рождения он поклялся повесить ботинки на гвоздь. Следующей весной он вернулся. Он объявил, что собирается пройти по сложнейшей дороге из Нью-Мексико до Флориды, чтобы завершить маршрут, который сам назвал Большой американской петлей и который связывал четыре самых дальних уголка континентальной части США. Он сказал, что этот отрезок пути станет его последним длинным пешим походом.
Я не встречал Кочевника и не мог понять, кто он – обычный угрюмый мизантроп или, как выразился Джек Керуак, «новый американский святой». Мне хотелось увидеть, к чему приводит такой образ жизни и какую личность формирует. Однажды я написал Кочевнику и спросил, можно ли присоединиться к нему на несколько дней в последнем походе. Последовали осторожные переговоры – он питал глубокое, но в некотором роде обоснованное недоверие к журналистам, но в итоге позволил мне пройтись вместе с ним. Он назвал мне день в начале июня, когда собирался выйти из Уинни в Техасе и отправиться на восток по 73-му шоссе, и сказал, что я могу пойти за ним, если сумею его разыскать, но предупредил, что снижать свой темп он не будет.
В назначенный день мы с сестрой выехали на юго-восток из Хьюстона, ища глазами пешехода на обочине. Проехав Аллигаторово болото, мы заметили его: он был белым призраком на дальней стороне шоссе и шел против движения. Мы развернулись и припарковались на обочине ярдах в пятидесяти перед ним. На подходе он помахал нам рукой. За спиной у него был синий рюкзак не больше тех, что носят с собой детсадовцы. К его ремню потрепанной синей веревкой была привязана пластиковая бутылка с водой. Под мышкой он держал сложенные треккинговые палки, в руке – видавший виды полистирольный стаканчик из-под кофе.
Когда он дошел до машины, я пожал ему руку, и он улыбнулся. В его растрепанных седых волосах проглядывали желтоватые пряди, в белой бороде – черные волоски. И волосы, и борода доходили до его воротника, где клубились, как океанские волны. На макушке у него сидела легкая белая кепка. Он снял темные очки, и оказалось, что его глаза, прищуренные на солнце, обрамлены глубокими морщинами, темными снаружи и бледными внутри. Его руки загорели лишь по запястье, а дальше кожа, скрытая манжетами рубашки, была совсем розовой.
Любое повторяющееся действие оставляет свой след, и сорок шесть дней пути наложили на Кочевника отпечаток. Он показал свои поношенные кроссовки с дырками на пальцах и стоптанными подошвами, отражающими его склонность наклоняться при ходьбе. На спинке белой рубашки, купленной за 50 центов в секонд-хенде, темнело пятно от рюкзака, напоминающее выгоревшую тень.
На самом деле его звали М. Дж. Эберхарт. Он предложил мне называть его Эбом.
Яркие пятна стекла и металла проносились мимо, поднимая горячий ветер. Эберхарт присел на задний бампер универсала моей сестры. Мы купили ему мороженое и холодной воды, и он смущенно принял подарки.
– Какое чудо, – сказал он. – Боже мой…
Не переставая улыбаться, он быстро съел рожок.
«Я слышал, что лучше отдавать, чем получать, но кто-то должен получать дары, и я научился этому», – написал Эберхарт в своих мемуарах «Десять миллионов шагов». В книге он рассказывает, как люди покупали ему еду, приглашали его в гости и просто давали ему деньги. Обычно он протестовал, но в конце концов всегда принимал подарок. Свои первые треккинговые палки – дорогие, титановые, из Германии, – он получил в подарок от хайкера, которого знал без малого три часа. Эберхарт неизменно выражал благодарность и лично, и на страницах своей книги. В «Десяти миллионах шагов» более ста раз встречаются слова «спасибо» и «благодарить».
Съев мороженое и протянув обертку моей сестре, Эберхарт налил воды в свою бутылку и наполнил кофейный стаканчик льдом. Он готов был двигаться дальше. Я обнял сестру на прощание. Она села в машину и поехала обратно, оставив нас с Эберхартом наедине с миллионом акров зеленой пастбищной земли.
– Добро пожаловать ко мне на задний двор, – сказал Эберхарт, показывая на просторы своим стаканчиком со льдом. Местность была плоской (высота над уровнем моря: одиннадцать футов), но на небе белели грандиозные облака – белый горный хребет, отрезанный от земли и воспаривший над ней.
По дороге Эберхарт рассказывал мне о своем путешествии. Сорок шесть дней назад он отправился в путь с южного конца тропы Континентальный рубеж. Он пошел на восток, по темным пустошам Нью-Мексико, через узловой город Эль-Пасо, к бесконечным серым равнинам, где гуляли пылевые вихри. Мимо в основном проезжали огромные фуры, серебристые левиафаны, которые каждые десять секунд проносились по дороге со скоростью более ста миль в час. Он научился неглубоко дышать через нос, чтобы не вдыхать выхлопные газы. Звук был оглушительным.
В Западном Техасе шоссе вытянулось в прямую линию и ушло за горизонт. Пространство и время стали играть с ним злые шутки. Он каждый день часами шагал вперед, но как будто не приближался к цели, не поспевая за далекими горами, которые отступали все дальше от него. Вдоль шоссе стояли милевые столбы, и он смотрел на каждый из них, чтобы убедиться, что числа меняются.
Ветер дул непрестанно – днем бил ему в лицо, а ночью задувал песок к нему в палатку. В попытке скрыться от него однажды он остановился на ночевку в заброшенном доме в городе-призраке и проткнул свой надувной матрас осколком стекла. Другую ночь он провел в кабинке на стоянке грузовиков. По утрам в пустыне было холодно. Каждый день он выходил на дорогу, ссутулившись, подняв капюшон пластикового дождевика и засунув руки в карманы.