Более ста лет спустя эти слова кажутся удивительно пророческими. Постепенно наш коллективный разум разросся – за пределы сообществ, за пределы стран, за пределы человеческого вида. Каждый день люди ведут разговоры, невзирая на разделяющие их океаны, и анализируют намерения других организмов, включая огромное количество нужд в широкий план действий. Все это позволяет нам постепенно превосходить самих себя. В то же время наша способность менять окружающую среду – менять химический состав моря и неба и разрушать целые экосистемы, – также радикально растет. Остается вопрос, сможет ли углубление нашей коллективной мудрости угнаться за ростом нашей способности к разрушению и сможем ли все мы – «ходя вокруг с очевидной свободой, но при этом оставаясь неразрывно связанными друг с другом», – объединить усилия, чтобы достичь общих целей.

За тысячи лет наши первые пробные тропы разрослись в глобальную сеть и сегодня позволяют людям достигать целей быстрее, чем когда-либо ранее. Но одним из непредвиденных последствий этого сдвига стало то, что многие из нас теперь проводят солидную часть жизни в мире, состоящем в основном из соединителей и узлов, из народных троп и объектов желания. Однако при таком зашоренном существовании возникает опасность: чем эффективнее эти тропы приводят нас к нашим целям, тем сильнее они изолируют нас от сложности и текучести мира, приводя к созданию опасно хрупких, негибких и ограниченных структур. Насколько бы глубокой ни становилась наша мудрость, нам не стоит также забывать, как незначительна она во вселенских масштабах. «Суть человеческой жизни в попытке сотворить порядок из беспорядка и хаоса, tohu na vohu, – однажды сказал мудрый старец Барух Марзель эссеисту Дэвиду Сэмюэлсу. – Но истины в историях не найти. Истина – это хаос».

Старец прав, но это лишь одна сторона медали. Онтологическая истина – глубокая реальность мира, – это хаос. Но прагматическая истина – истина, которую мы можем использовать и которая ведет нас в определенном направлении, – это усовершенствованный хаос. Первая – дикая природа; вторая – тропа. Обе чрезвычайно важны, и обе истинны.

Ханьшань умер более тысячи лет назад, но мы знаем о нем, потому что за семь десятилетий своего отшельничества он написал сотни, а может и тысячи, стихотворений. Не пользуясь бумагой, он записывал свои мысли на деревьях, скалах, утесах и стенах домов, порой, похоже, запечатлевая описания пейзажа прямо на пейзаже. (Около трехсот стихотворений были переписаны и сохранены придворными.) В стихотворении, написанном на закате жизни, Ханьшань вспоминал, как посетил деревню, где жил семьдесят лет назад. Все, кого он знал, уже умерли. Остался он один. Стихотворение заканчивается заявлением:

Я представляю этот совет начертанным на стене заброшенной хижины в деревне. Должно быть, прохожие недоумевали при взгляде на него. Казалось бы, слова абсурдны: писать, чтобы люди больше читали, все равно что использовать свое единственное желание, чтобы пожелать еще желаний. И все же он прав: на что еще нам ориентироваться в жизни, кроме как на эти – как изящно выразился Ханьшань – «старые строки»?

Однажды Ницше написал: «Счастливейшая доля выпадает автору, который в старости может сказать, что все бывшие у него творческие, укрепляющие, возвышающие и просвещающие мысли и чувства продолжают еще жить в его произведениях и что он сам есть лишь серый пепел, тогда как пламя укрылось во все стороны и сохраняется по-прежнему. Если принять еще во внимание, что не только книга, но и каждое действие человека каким-то образом становится поводом к другим действиям, решениям, мыслям, что все совершающееся неразрывно сплетается с тем, что должно совершиться, то можно познать подлинное, реально существующее бессмертие – бессмертие движения: что некогда приводило в движение, то включено и увековечено в общем союзе всего сущего, как насекомое в янтаре»[27].

Мы рождаемся, чтобы ходить по полю хаоса. И все же мы не блуждаем по нему в потемках, потому что каждый, кто ходил по нему до нас, оставляет след, на который мы можем ориентироваться. В самом широком смысле всю прокладку тропинок на земле – все походы, все истории, все эксперименты, все сети – можно считать частью великого совместного стремления к тому, чтобы находить более подходящие, более надежные, более гибкие способы делиться мудростью и сохранять ее на будущее. В конце концов гений Хань-шаня, рожденный в жизни, проведенной в блуждании по тропам, помог ему понять, что унаследованная мудрость заводит нас довольно далеко, но одной ее мало. Рано или поздно нам приходится исследовать мир самостоятельно.

Начиная работу над этой книгой, я хотел узнать, какая рука вела меня по Аппалачской тропе. Ответ, как и сама тропа, разросся до планетарных масштабов, уходя корнями в древнюю историю. Я пришел к выводу, что меня направляла не только невидимая рука, но и невидимая линия – тропа, проложенная триллионами живых существ, которые стремились вперед, становясь попеременно то ведущими, то ведомыми, отклонялись в стороны, встречались, срезали углы и оставляли следы. Историю жизни на этой планете можно считать единой тропой, проложенной в процессе непрерывной ходьбы. Мы все наследники этой тропы, но также и ее первопроходцы. С каждым шагом мы погружаемся все дальше в неизвестность, следуя по тропе и оставляя свой след.

Старая легенда, веками передававшаяся из поколения в поколение, гласит, что на исходе жизни Ханьшань вошел в трещину на склоне Холодной горы, которая чудесным образом закрылась за ним. Он наконец стал единым целым с горой, которую считал своим домом. От него остались лишь начертанные им строки.

Примечания