Реабилитация дяди Саши
Летом 56-го года, когда мы всей семьей, как обычно, отдыхали в Эрглях, произошло еще одно чрезвычайно важное для всех нас событие. Реабилитировали дядю Сашу. Произошло это так.
Однажды Иля вернулась с работы раньше обычного, как говорится, сама не своя. Они с мамой закрылись в дальней комнате и что-то долго обсуждали. Потом вышли, обе с заплаканными глазами. Мне хотелось спросить: «Что случилось?» – но я почему-то не решился. После ужина мы обычно играли в карты. «Кинг», «девятка», переводной «дурак» помогали коротать вечера и в каком-то смысле заменяли нам телевизор. Но в этот вечер Иля сразу ушла к себе, а мама молча принялась мыть посуду. Я довольно долго сидел с ней на кухне и тоже молчал. Понимал, любопытство мое сейчас неуместно. Наконец мама вытерла руки и, кажется, только тут заметила мое присутствие. Села напротив и впервые в жизни завела со мной разговор не об отметках или моем не всегда примерном поведении, а о вещах куда более серьезных.
«Сережа, я должна тебе сказать: мы с Илей обманывали тебя».
Вот те раз! Услышать от мамы такое признание!.. Чего-чего, а этого я никак от своей родительницы не ожидал. Но она, не обращая внимания на мое удивление, продолжала: «Дядя Саша не погиб на фронте, как мы тебе говорили. Осенью 37-го года его арестовали, а весной выдали справку, что Ланда Александр Михайлович осужден на десять лет без права переписки. После этого никто из нас не знал, где он и что с ним. Только через десять лет Иля получила официальное извещение, что он умер в лагере от тифа. Но она никому не верила и ждала его все эти годы».
В рижской квартире в комнате, которая до нашего переезда служила тетушке спальней, на стене висел большой портрет мужчины в армейской форме довоенного образца. Густые темные волосы, озорные, веселые глаза. Мы с Борей были уверены, что это Илечкин муж, который погиб в 41-м под Москвой. А оказывается…
«Сегодня Иля получила официальное извещение о его смерти, – продолжала мама, – а завтра должна ехать в военкомат, чтобы оформить нужные бумаги. Я прошу тебя поехать с ней, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Завтра ей будет очень тяжело. Ты меня понимаешь?..»
Впервые в жизни мне не хотелось никуда ехать. Я не очень представлял себе, как должен себя вести, что говорить… Вообще не умел и не умею утешать. Мне всегда казалось, что, когда человеку плохо, никакие слова не помогут и лучше остаться одному. Но отказаться от этой поездки не мог.
Военкомата в Эрглях не было, поэтому мы должны были ехать в поселок Мадона, что находился от нас примерно в пятидесяти километрах. Выехали рано, чтобы к девяти часам уже быть на месте. Иля взяла с собой свой потрепанный кожаный портфельчик, с которым ходила на работу в райком, поставила к себе на колени и всю дорогу не выпускала из рук. В этот портфельчик она сложила все, что удалось сберечь после ареста дяди Саши: медаль, почетную грамоту с каких-то спортивных соревнований, поздравление с праздником Октября какого-то значительного лица и еще что-то в этом роде. Зачем ей понадобилось брать с собой все эти дорогие ей пустяки, которые в настоящее время не имели никакой ценности, не знаю. Может быть, она хотела ими подтвердить невиновность мужа и значимость его вклада в дело революции? Пока мы ехали, в машине царила напряженная, гнетущая тишина. Дядя Ваня никогда не отличался особой говорливостью, я затаился на заднем сиденье и хотел только одного: чтобы эта поездка поскорее закончилась. Иля была необыкновенно сосредоточенна и за все время до Мадоны не проронила ни слова.
Наконец приехали.
Тетушка зашла в здание, где размещался военкомат, мы с Иваном Александровичем остались ждать ее. Кому приходилось ждать кого-нибудь в машине, тот знает, как томительно тянутся эти минуты ожидания. Про себя я решил, что оформление документов займет не более получаса, и действительно, буквально через двадцать минут Иля вышла из военкомата. Дядя Ваня завел машину, собираясь в обратный путь, но она, открыв дверцу газика, остановила его: «Простите, ребятки, но это надолго. Думаю, освобожусь не раньше пяти. Так что чувствуйте себя совершенно свободными: погуляйте, сходите в кино, а к пяти подъезжайте. Договорились? – И, не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, сунула мне в руку сотенную купюру. – Пообедайте где-нибудь в кафе или ресторане».
Мы опять остались одни. До пяти часов вечера была целая вечность.
«Ты, пожалуй, сходи в кино, – предложил дядя Ваня. – А я покемарю маленько». Он достал из багажника специально припасенную на этот случай подушку, уютно устроился на заднем сиденье и буквально через минуту стал тихонько посапывать и посвистывать носом. Уснул. А я со ста рублями в кармане (поверьте, в то время для пятнадцатилетнего пацана это было огромное богатство) остался предоставленным самому себе. Куда идти?.. Чем заняться?.. В обычное время я счел бы эту абсолютную свободу внезапно свалившимся на меня счастьем, но сегодня… Я не понимал, что со мной происходит: в кино мне совершенно не хотелось, бесцельно болтаться по незнакомому городу тоже было неинтересно. Даже предстоящее посещение ресторана не вызвало во мне никаких эмоций. Я понимал: в стенах военкомата сейчас происходит что-то очень значительное, имеющее непосредственное отношение не только к родной сестре моей матери, но и ко мне самому, ко всей нашей семье. Понимал не умом, нет. Мне было ужасно тоскливо, на душе скребли кошки, и по непонятной причине было реальное ощущение, что вот-вот должно случиться что-то недоброе.
Мы прождали Илю до самого вечера.
Извелись страшно!.. Доели все, что прихватил с собой из дома Иван Александрович, в ближайшем магазине купили две бутылки невкусного лимонада и кулек пряников, которыми можно было убивать крупный рогатый скот. С большим трудом мне удалось уговорить дядю Ваню, что расплачиваться за все это «великолепие» буду я. Только где-то в половине седьмого бедная моя тетушка наконец-то вышла из дверей военкомата. От счастья я готов был прыгать до небес. Но, увидев ее лицо, мигом осекся, и вся моя радость моментально улетучилась. Никогда ни прежде, ни потом я не видел Илечку в подобном состоянии. В ее глазах застыла такая мука, что мурашки поползли у меня по спине. Иван Александрович тоже все понял, ни о чем не спрашивая, завел машину, и мы поехали домой. Коричневый портфельчик она по-прежнему не выпускала из рук, но, странное дело, в результате визита в военкомат старина заметно располнел.
Мама, дожидаясь нашего возвращения, тоже страшно волновалась и, когда мы подъехали к дому, встретила нас так, словно мы отсутствовали целую вечность. После ужина Боря, как обычно, принес карты, но играть в тот вечер мы опять не стали: Иля решила рассказать нам, что произошло с ней сегодня в военкомате. Братик мой устроил скандал, но его тут же, без долгих разговоров отправили в кровать, а мы с мамой, устроившись за кухонным столом, стали слушать тетушкин рассказ.
Принял Эльзу Антоновну майор КГБ – очень вежливый, предупредительный, с колючим бобриком рыжих волос на голове. (Почему-то именно этот бобрик мне особенно врезался в память.) Он вышел навстречу из-за стола, пожал руку и произнес шаблонную, давно выученную им фразу по поводу того, что он, мол, искренне сожалеет, и так далее, и тому подобное. Короче, официально попросил прощения за то, что Александр Михайлович Ланда был репрессирован, в результате чего погиб. Как у него повернулся язык, чтобы извиниться за смерть ни в чем не повинного человека?! Конечно, вполне возможно, что сам он никого не убил, но служит в том учреждении, которое совершало это не одну тысячу раз. «Простите, мы вашего мужа расстреляли. Не сердитесь, пожалуйста, ошибочка вышла» – так, что ли?.. Не знаю, но, наверное, приблизительно так. Рассказывая, Иля просто сказала: «Попросил прощения». После чего усадил за стол и, раскрыв перед ней пухлую папку, предложил ознакомиться.
Первое, что она увидела на картонной обложке: «Дело №…», а ниже, под этим самым номером с дробью, синими чернилами чья-то рука каллиграфическим почерком вывела: «Ланда-Круглов»… «Стало нестерпимо душно, – призналась Илечка. – Разноцветные круги поплыли перед глазами, и, ей-богу, мне стоило большого труда, чтобы справиться с тошнотой». Майор это заметил, открыл пошире форточку, налил из граненого графина с такой же граненой пробкой-рюмочкой стакан воды и, сочувственно покачав головой, проникновенно сказал: «Читайте. А я часика через полтора загляну к вам». И, беззвучно ступая по мягкому ковру, вышел из кабинета, тихо, без стука прикрыв за собой дверь.
Поначалу Иля не могла читать. Буквы расползались в разные стороны, перед глазами стоял мутный туман. Чтобы привести себя в порядок, она вышла на улицу и предупредила нас, чтобы мы ее не ждали скоро. Только после этого, вернувшись в кабинет, собрала всю свою волю в кулак и буквально заставила себя тщательно, не торопясь, прочитать каждую бумажку. А их в папке под №… собралось достаточно много. Иля решила прочитать все, от начала до конца. И даже такие формальные документы, как постановление о задержании и ордер на обыск в квартире на Чистых прудах, список вещей, отобранных при аресте, медицинская справка и тому подобное, она прочитала два раза, чтобы ничего не пропустить. Главные «сюрпризы» ждали ее впереди.
Оказалось, арестовали дядю Сашу, основываясь на показаниях его сослуживцев. Большинство этих людей, как говорила Иля, были их друзьями. Но одно дело – ходить друг к другу в гости, и совсем другое – выдержать пытки и не сломаться. Фамилий, имен я, естественно, не запомнил, поскольку все описываемые события происходили до моего рождения. Но мама знала всех, кто бывал в доме ее сестры, и всякий раз, когда Иля называла кого-нибудь из этих людей, сокрушенно повторяла: «Не может быть!.. Он всегда производил впечатление порядочного человека…» Впечатление впечатлением, но реальность оказалась намного примитивней и страшнее любого впечатления. Согласно версии следствия, в Политуправлении РККА созрел заговор: партийное руководство Красной армии, а точнее – самая ее верхушка, намеревалось убить товарища Сталина и захватить власть в стране. Александр Круглов был одним из «главарей» этой банды «предателей».