Средняя школа № 23

В сентябре 1955 года я пошел в восьмой класс. Но школа была для меня новая. Семилетка осталась позади, и аттестат зрелости мне предстояло получить в 23-й средней школе. Солидное четырехэтажное здание, еще дореволюционной постройки, выгодно отличалось от помещения, которое занимала 82-я семилетка. К тому же эта школа имела в городе очень хорошую репутацию, хотя, если честно, уровень преподавания в ней мало чем отличался от подавляющего большинства образовательных учреждений Советского Союза. Единственное исключение – Нина Павловна Приходько, учительница английского языка.

Худенькая, маленькая, юркая, она совсем не подходила к традиционному образу советского педагога. Нина Павловна не входила в класс – влетала и на протяжении всего урока ни секунды не сидела за учительским столом, а порхала между партами, успевая при этом кому подзатыльник дать, а кого и по головке погладить. Она могла накричать, обозвать «безмозглым идиотом», и никто из нас не обижался, не роптал. Мы прощали ей все, потому что любили. А ведь была наша «англичанка» отнюдь не ангелом.

В наших дневниках в графе «Англ. яз.» красовался весь набор отметок – от пятерок до единиц. Нина Павловна старалась спросить на каждом уроке всех. При этом учебники чаще всего были нам совсем не нужны. Вместо унылых текстов, что предлагало нам на страницах этих бездарных пособий Министерство образования, мы читали на уроках Джером К. Джерома в подлиннике, учили наизусть стихи Бернса и монологи из пьес Шеридана. Сами сочиняли диалоги на разные случаи жизни: в магазине, на вокзале, в музее, просто на улице. Нина Павловна говорила: «Моя задача – сделать из вас не лингвистов, а обыкновенных культурных людей, которые, оказавшись в другой речевой среде, не сгорают от стыда, потому что ни слова не понимают, а свободно могут объясниться с любым собеседником». И надо сказать, в значительной степени ей это удалось. После школы я мог довольно сносно общаться на разговорном английском. Помню, на первом курсе Школы-студии к нам приехала делегация студентов из Оксфордского университета, и, представьте себе, для своих сокурсников я оказался неплохим переводчиком. Как жаль, что в дальнейшем я не стал продолжать занятия языком. Банальная лень надолго отлучила меня от английского, и только в 94-м году, оказавшись в США, я старательно вспоминал все то, чему меня учила в школе любимая «англичанка».

Об остальных своих учителях я не могу сказать ничего дурного. И математичка Бася Семеновна, и химик Лев Давидович (страстный болельщик рижской «Даугавы), и мой классный руководитель Мария Ивановна (преподаватель русского языка и литературы) остались в моей памяти как очень милые, симпатичные люди, но Нина Павловна была вне каких бы то ни было сравнений.

Класс у нас был довольно дружный. Конечно, случались и размолвки, и ссоры, но все они носили сугубо локальный характер, и я с теплым чувством вспоминаю и Алика Махинсона, и Эдика Париянца, и Сережу Амельковича, и Мишу Домбровского, и Юру Лапина, и Галю Захарченко, и Сережу Долгополова, и Таню Белошицкую, и Сару Корт, и Валеру Скултана, и Додика Штубрина, и Диту Айзикович, и Фросю Алексееву, и особенно Вадика Генкина, с которым просидел за одной партой весь десятый класс!.. На 7-е Ноября, 8-е Марта или 1-е Мая мы обязательно собирались вскладчину у кого-нибудь дома, а Новый, 1958 год встречали на квартире у Сережи Долгополова и разошлись только под утро, часов в пять.

В 23-й школе я вспомнил театральный опыт своей ранней юности, когда блистал в роли Бабы, и на вечере, посвященном А.П. Чехову, тряхнул стариной: сыграл доктора Астрова в двух отрывках из «Дяди Вани». Ночную сцену с Соней из второго действия и сцену с Еленой Андреевной из третьего. Партнершами моими были Женя Солдатова (Соня) и Ада Стельмах (Елена Андреевна). Ада была необыкновенно красивой девочкой: жгучая брюнетка с бездонными черными очами. Да, да!.. Именно про такие глаза поется в знаменитом цыганском романсе «Очи черные». Ей все прочили блестящее актерское будущее, но она почему-то выбрала для себя другое поприще и актрисой не стала. Женя особенной красотой не отличалась, была на год старше нас и, наверное, поэтому выступала в нашем трио не только в качестве Сони, но и как режиссер. Окончив школу, она уехала в Москву и с первого раза поступила на актерский факультет в Школу-студию МХАТ, а через год, когда я пошел по ее стопам, стала моим добровольным репетитором. После окончания Школы-студии Женя вернулась в Ригу и до сих пор работает в Театре русской драмы.

Не знаю, каким образом, но наша троица оказалась участником Вселатвийского конкурса школьной самодеятельности. На наш чеховский вечер пришла комиссия из четырех человек, и мы неожиданно заняли в этом конкурсе второе место. Первое получила латышская школа. Ребята поставили этнографический спектакль с песнями и танцами – настоящее музыкальное представление. Или, как бы сказали сегодня, шоу. На заключительном вечере в Театре юного зрителя они показали свою работу, и ни у кого из зрителей не возникло сомнения в правильности выбора конкурсной комиссии. Я от них был просто в восторге. Но мы-то!.. Мы-то стали вторыми! И даже получили приз – радиолу «Даугава»! Ни мы сами, ни наши учителя, ни директор школы, никто не ожидал от нас такой прыти! И с этого момента к нашему увлечению театром все стали относиться уважительно. В следующем учебном году у нас появился официальный руководитель драмкружка. Я забыл, как его звали, забыл, как он с нами репетировал, что говорил. Вероятно, это был один из тех неудавшихся артистов, которые ни в одном театре не числятся, но имеют о себе такое высокое мнение, что куда там Ефремову или Эфросу. Таланта с гулькин нос, а апломб – до небес. Он тут же, с места в карьер, замахнулся ни много ни мало на… «Без вины виноватые» А.Н. Островского. Уж если что-то делать, как говорил один умный человек, то делать «по-большому». Я в этом смелом проекте получил роль Незнамова.

Играл я – увы! – ужасно. Об этом мне честно и откровенно сказала мама, которая вообще относилась к моим актерским способностям с огромным скептицизмом. Да я и сам это сознавал. Ничего в моем исполнении не было естественного, ничего живого, и выходил я на сцену зажатый, преодолевая мучительное внутреннее сопротивление. И уже пьеса не нравилась, и роль представлялась ходульной, и я ощущал себя абсолютно бездарным, и мечты о театре становились призрачными, недостижимыми.

«Железный занавес» поднят!

1957 год должен был стать весьма знаменательным годом в жизни всей нашей страны: впервые в Москве предполагалось провести Всемирный фестиваль молодежи и студентов! Мы узнали об этом годом раньше, и с тех пор желание поехать на фестиваль стало для меня главным желанием всей моей жизни. Казалось бы, что особенного? Садись в поезд и поезжай, но!.. Осуществлению моей мечты мешали две проблемы: во-первых, деньги на поездку, а для нашей семьи деньги немалые: билет до Москвы и обратно, питание, карманные расходы. Выходило где-то под тысячу рублей. Даже перейдя на режим жесточайшей экономии, мама не могла себе позволить выбросить на ветер странствий своего сына такую огромную сумму. А во-вторых, необходимость найти в столице нашей Родины бесплатное жилье. Так что приходилось смириться с тем, что мечта моя нереальна. Однако!.. Как это ни покажется странным, но вторая проблема разрешилась быстрее первой. Осенью 56-го года в Юрмалу на отдых приехал брат дяди Саши Леон Михайлович с женой Евгенией Михайловной. Они навестили нас в Риге, за чаем случайно зашел разговор о моем несбыточном желании, и тут же за столом тетя Женя предложила, что если я все-таки поеду на фестиваль, то могу остановиться у них. Замечательно, не правда ли?.. Но предложение родственников не могло решить главную проблему – полное отсутствие материальных средств на эту поездку. И тут совершенно неожиданно мне помогло наше государство!.. Представьте себе, оно тоже иногда может быть добрым. Это случилось в первый, и последний, раз, но как кстати!..

Специально к фестивалю была выпущена первая денежно-вещевая лотерея. Ажиотаж вокруг нее поднялся страшный: распространителей буквально разрывали на части, каждый хотел приобрести как можно больше лотерейных билетов. У нас в школе их выдавали строго по списку – один билет в одни руки. И надо же было такому случиться, чтобы именно на мой билет выпал выигрыш: женские золотые наручные часы «Заря»! По условиям лотереи обладатель счастливого билета мог получить выигрыш как в натуральном, так и в денежном выражении. Конечно, я выбрал последнее. Так у меня появилась материальная база моего будущего путешествия, и летом 57-го года я на поезде отправился на Московский фестиваль молодежи и студентов. Урррааа!!!

Как волновалась мама, когда провожала меня на вокзале! Еще бы! Ее сын впервые уезжал от нее один!.. Представляете, что могло с ним случиться по дороге?! Его наверняка обманут, ограбят, он отстанет от поезда, он потеряет все свои документы! Одним словом, все мыслимые и немыслимые несчастья должны были свалиться на голову ее непутевого сына. На мою нижнюю майку мама пришила с внутренней стороны карман, куда были спрятаны деньги. В кошельке лежала только десятка на постельное белье и мелочь на чай. Паспорт мама зарыла в чемодане так тщательно, что уже в Москве я долго не мог отыскать его. «Немедленно телеграфируй, как приедешь!» – были ее напутственные слова, произнесенные трагическим шепотом. В ее глазах стояли слезы, готовые вот-вот пролиться неудержимым потоком.

А я?.. Так, наверное, чувствует себя птица, которую долго держали в клетке, а теперь распахнули дверцу: ты свободна, лети!.. И жутко, и здорово!

Но вот поезд тронулся, перрон сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал убегать назад, и мое первое путешествие в самостоятельную жизнь началось!

Дядя Лева и тетя Женя, у которых мне предстояло прожить в Москве почти целый месяц, были удивительной парой. Он – большой, застенчивый человек с добрыми голубыми глазами, напоминавший чем-то моего плюшевого мишку; она – маленькая, худенькая, с густой шапкой выкрашенных хной вьющихся волос, с острым колючим взглядом красивых карих глаз. Казалось, они совершенно не подходили друг другу, хотя на самом деле были неразлучной парой и, глядя на то, как Женечка сурово отчитывает своего мужа, было ясно: эти двое не смогут и дня прожить врозь. К тому же тетя Женя сильно хромала, и на долю Леона Михайловича выпала нелегкая обязанность ходить по магазинам, относить белье в прачечную и вообще выполнять по дому всю совсем не мужскую работу. Он к этому относился спокойно и даже, как мне казалось, испытывал гордость, когда ему удавалось принести домой дефицитные продукты. В нем отчетливо выразилась вся еврейская скорбь и доброта, в ней – боль и обида за тяжкую участь всего еврейского народа.

Когда много лет спустя тетя Женя умерла, дядя Лева совершенно растерялся. Он перестал выходить из дому, забывал побриться, не думал о еде и, если бы не нашлась одинокая женщина, которая приняла на себя все хлопоты по уходу за старым и больным вдовцом, Леон Михайлович Ланда тихо скончался бы от голода в малогабаритной двухкомнатной квартирке в Бабушкино.