Так что приезды Глеба Сергеевича в Ригу оказались для меня весьма полезными.
В принципе каждому из нас надо совсем немного, чтобы изменить отношение к человеку, которого еще вчера ты считал своим злейшим врагом. Порой протянутая рука или дружеская улыбка могут сломать стену отчуждения гораздо быстрее, чем многочасовое «выяснение отношений». Как только отец проявил пустяковую заботу обо мне, сердце мое растаяло и от былого желания отомстить ему за то, что он так жестоко поступил со мной и братом, не осталось и следа. Почти не осталось… Для меня, не избалованного частыми подарками, хватило этого небольшого внимания и участия. И ведь стоило наше примирение совсем недорого: в общей сложности, рублей пятьсот.
Да, можно сказать, я с ним помирился. Точнее сказать, не «помирился», а примирился с теми взаимоотношениями, которые сложились между нами. Конечно, я по-прежнему любил его, но былого обожания уже не было, и к теплому сыновнему чувству примешивалась изрядная доля иронии. Я как бы защищался от возможности еще одного разочарования, еще одного удара, перенести который было бы гораздо труднее, и хотел интуитивно обезопасить себя. Так, на всякий случай. А в его письмах, наряду с отеческими наставлениями, между строк сквозила жалобная нотка: «Прости…»
После приезда Глеба Сергеевича в Ригу наше общение возобновилось. Отец регулярно, пару раз в месяц, писал мне. Я под нажимом мамы отвечал ему, а каждую осень в середине сентября папа в свой очередной отпуск брал путевку в военный санаторий в Лиелупе и приезжал на Рижское взморье не столько для того, чтобы отдохнуть и подлечиться, сколько для того, чтобы повидаться с нами.
Мама ревниво следила за тем, чтобы наше общение не прерывалось. Едва приходило письмо из Москвы, как начиналось!.. Каждый день одно и то же! «Ты ответил отцу?..», «Уже пять дней прошло, чего ты медлишь?..», «Как тебе не стыдно! Ведь он – твой отец!..». Матушка доставала меня по-крупному!.. И удивительное дело, она ни разу не сказала об отце ни одного плохого слова, ни разу не попыталась настроить меня против него.
Можно подумать, Верой Антоновной владел трезвый расчет: она не работала и единственным средством нашего скромного, но безбедного существования были только алименты, что присылал Глеб Сергеевич. Но ведь его обязательства передо мной заканчивались в день моего совершеннолетия. А что дальше?.. Мама была уверена: я продолжу свое образование после окончания школы, и понимала, что на студенческую стипендию прожить невозможно, и потому хотела спасти нас от полной нищеты. Кто знает, о чем думала моя бедная мамочка, но, когда папа умер, я понял: все эти годы, что Вера Антоновна провела в разводе с генералом Десницким, она любила его!.. Может быть, даже сильнее, чем в юности. На похороны отца приехал Боря, мама дала брату деньги и велела купить десять роз, чтобы положить в его гроб. Так она прощалась со своей любовью, которую пронесла через всю жизнь…
Эргли
Лето 55-го года мы опять проводили в гостях у Илечки в удивительно красивом месте, которое называлось тоже очень красиво – Ergli, что в переводе означает «Орлы». Дом Первого секретаря Эргльского райкома партии стоял на самом краю поселка у подножия холма, поросшего густым лесом, за которым находилось безымянное озеро. Там и рыба водилась, и дикие утки выводили в прибрежных камышах утят, но главное его достоинство заключалось в том, что в этом озере можно было купаться. Поросший мягкой травой берег полого спускался к воде, и на дне лежал не противный глинистый ил, как это часто бывает в таких водоемах, а мелкий желтый песок. Одним словом, благословенное место – самый настоящий курорт.
Эргли – одно из красивейших мест в Латвии.
Маленький поселок лежит в уютной ложбине, через которую протекает небольшая порожистая речушка, а по сторонам его вольготно разлеглись пологие холмы, сплошь поросшие лесом.
Тут на пути то вдруг вырастет густой подлесок и никому не позволит продраться сквозь свои колючие заросли; то прозрачно-солнечный сосняк разбежится перед глазами, упираясь в небесную синь прямыми гладкими стволами, по которым медленно стекают янтарные слезы; то густая дубовая дубрава освежит своей тенистой прохладой, а сумеречный ельник роскошно бросит под ноги рыжий ковер из опавших сухих иголок, разукрасив его разноцветными шляпками толстоногих сыроежек. Красота, да и только!..
А если по едва заметной тропинке пройти чуть дальше, то обязательно выйдешь к лесному озеру. Не к одному, так к другому; не к большому, так к маленькому. Их в округе наберется штук шесть, никак не меньше.
Кто хоть раз бывал на берегу такого озера, тот наверняка согласится со мной: волшебные сказки, знакомые с раннего детства, оживают на твоих глазах. Деревья вплотную столпились у самого края, и по ровной глади стоячей воды медленно плывут пушистые отражения ватных облаков. А в прозрачной глубине на самом дне из-под корявых коряг топляка бегут наверх длинные цепочки крохотных пузырьков воздуха из подводных ключей, и кажется, вот-вот – и красавица-русалка вынырнет на поверхность, обдав тебя прозрачным дождем ледяных брызг.
Однажды мы с Борей набрели на лесное озеро. И вдруг!.. Какое счастье! Возле берега стоял привязанный к едва заметному в густой траве колышку самый настоящий плот. Конечно, если бы мы сказали маме, что забираемся в такую даль, нам бы здорово влетело, но мы ничего не говорили, а ей в голову не могло прийти, что ее драгоценные чада уходят от дома так далеко: за несколько километров. Конечно, мы с братом рисковали, пускаясь в «морское» путешествие без спросу у хозяина этого роскошного плавсредства. Кто знает, какова была бы его реакция, если бы он увидел, как два пацана, изображая пиратов, гоняют по озеру на его плоту. Но отказать себе в таком удовольствии мы не могли! На наше счастье, в те несколько дней, что мы провели на лесном озере, никто здесь так и не объявился, и наше «преступление» благополучно сошло нам с рук.
Приятелей в Эрглях у меня не было, но вынужденное одиночество я переносил здесь довольно легко. Во-первых, в хорошую погоду мы с Борей могли купаться в озере, во-вторых, я подружился с личным шофером Илечки Иваном Александровичем, который потихоньку начал обучать меня премудростям сельского быта. Он и его жена Нина с двумя дочками-погодками жили на втором этаже в том же доме, что и мы; у них была корова, для которой надо было заготавливать сено на зиму, и дядя Ваня прежде всего научил меня косить.
Для людей, мало сведущих в вопросах ведения сельского хозяйства, должен сообщить, что косить можно либо рано утром на рассвете, либо сразу после заката солнца, пока на траве лежит роса. Сухую траву косить практически невозможно: коса лишь приминает ее к земле и после того, как пройдешь по лугу хотя бы один раз, за тобой остается уродливая полоса торчащих в разные стороны пучков травы, сильно смахивающая на стриженную испорченной машинкой голову первоклассника. Поэтому встать нужно было пораньше, в три часа, на ходу плеснуть в лицо ледяной водой из умывальника, галопом проглотить обязательную овсяную кашу, запивая ее горячим какао, и, прихватив узелок со снедью, заботливо приготовленный мамой накануне, поскорее бежать во двор, где Иван Александрович уже заводил свой неутомимый газик.
Кто не вставал в такую рань, тот не знает, какое это удивительное чувство – ожидание восхода солнца. За спиной небо все еще по-ночному темное, и даже слабый свет звезд пробивается сквозь его густую синеву. А впереди, на востоке, изломанная очертаниями лесистых холмов, уже протянулась оранжевая полоса утренней зари. Чуть повыше яркие краски растушевываются, переходя в нежно-розовый фон, который понемногу сереет, съедая ночную тьму. Наконец из-за холма медленно вытягивается узенький край солнечного диска, и в ту же секунду разноголосый птичий хор оглашает округу радостным щебетаньем. День обещает быть жарким, но сейчас утренняя прохлада заставляет меня зябкое житься: дядя Ваня снял брезентовую крышу, и встречный ветер бросает навстречу летящему газику горькие запахи полыни и сладкий аромат луговых цветов. На душе так хорошо и радостно, что хочется кричать во всю глотку, пугая кувыркающихся в упругом утреннем воздухе ласточек и стрижей.
Угнаться за дядей Ваней мне, конечно, было не под силу. Он трижды прошел луговую поляну из конца в конец, а я и трех четвертей не осилил. Но это меня совершенно не волновало. Главной целью моей было получить одобрение шефа, то есть Ивана Александровича. И когда он, придирчиво оглядев мою работу, чуть улыбнувшись, произнес: «Ну что ж, Сережа?.. Молодец!» – я был счастлив. Меня так и распирало от гордости.
Солнце поднималось выше и выше, становилось жарко. Пот ручьями стекал по моему лицу, руки налились свинцовой тяжестью, я изо всех сил старался не показать, что мне трудно, но, когда услышал: «Шабаш, перекур!» – с наслаждением рухнул на землю в только что скошенную траву.
Потом мы завтракали, и свежий хлеб с маслом, крутые яйца, холодное молоко и толстый шматок сыра с тмином никогда не казались мне такими вкусными, как этим жарким июньским утром. Домой мы вернулись после двух. Но прежде чем пообедать и лечь спать, отправились на озеро, чтобы смыть с разгоряченных тел полуденную пыль.