З. Фрейд, а позднее А. Фрейд рассматривали сиблинговые отношения как продолжение эдипальной ситуации. Напротив, Лакан поместил их в предсимволическое воображаемое царство как аспект области доэдипальной матери. В клинических отчетах психоаналитиков, относящихся к школе объектных отношений (последователи Кляйн или принадлежащие к британской группе независимых психоаналитиков), упоминания братьев и сестер встречаются чаще, но остаются на описательном уровне. Дело не в том, что они отсутствуют в наблюдениях, а в том, что психоаналитическая теория во всех своих версиях лишает их структурирующей роли в формировании бессознательных процессов. Однако важность сиблингов в таких процессах была все-таки отмечена. Например, Фрейд в «Толковании сновидений» (Freud, [1900–1901]) мимоходом заметил, что никогда не сталкивался с женщиной-пациенткой, которая не мечтала бы убить своего родного брата. Но дальше этого его размышления не идут. Волкан и Аст (Volkan, Ast, 1997) посвятили свое исследование обнаружению сиблингов в бессознательном. Помимо психоаналитической литературы, в недавно вышедшем сборнике случаев и рассказов под названием «Сестры» (Farmer, 1999) одна женщина рассказывает, как каждую ночь, когда ей было восемь или девять лет, ей снились кошмары, что ее старшая сестра убивала ее, и только в зрелом возрасте она узнала, что в то же самое время старшей сестре снилось, что она убивает свою младшую сестру.

Тем не менее то, что наблюдается в большинстве этих случаев, представляет собой манифестируемое содержание сновидений. Доступ к так называемому скрытому содержанию, то есть к истории, которая лежит под поверхностной картиной сна, можно получить только посредством «свободных ассоциаций» сновидца. Человек, представленный во сне, обычно заменяет человека, о котором нельзя думать в этом контексте. Поэтому сестра или родной брат могут стать заменой кого-то еще. Но в равной степени кто-то еще может представлять сиблинга. Для того чтобы братья и сестры формировали бессознательные ментальные структуры или оказывали на них влияние, они сами должны быть объектами желаний и запретов, тотемов и табу. Там, где имеет место социальное, только то, что они являются объектами запретного желания, перемещает их с уровня сознания на уровень бессознательного.

Что вызывает такие бессознательные процессы? В классическом смысле это вытеснение, отрицание и отбрасывание эдипальных желаний, вследствие чего эти желания и запреты становятся бессознательными. Объект этих запрещенных желаний следует за представлением этих желаний в бессознательном и оказывается «забыт» как таковой. Механизмы, отвечающие за амнезию, встречаются с первоначальным Оно, которое является неким неизвестным конституциональным и психически врожденным заполнением психического повреждения. Это повреждение было выгравировано в будущем субъекте потенциально травмирующей беспомощностью человеческого существа. Мое предположение состоит в том, что братья и сестры связаны со множеством других желаний, отличных от вертикальных, эдипальных, которые имеют дело с бинарной перспективой, и что они также должны сталкиваться с различными формами защиты и, следовательно, порождать бессознательные процессы. Вытеснение инцестуозных сиблинговых желаний в нашей культуре может быть намного слабее, чем вытеснение желаний матери, но оно чрезвычайно сильно среди тробрианцев (глава 9). Прежде всего, я считаю, что это желание убить сиблинга должно быть вытеснено и, следовательно, помещено в бессознательное. Однако существует также запрет на латеральный инцест или в редких случаях, как в эпоху Птолемеев, жесткий контроль его различных форм.

Независимо от принадлежности к тому или иному психоаналитическому направлению на практике все терапевтические методы используют интерпретации и реконструкции, которые осуществляются в основном в рамках вертикальной парадигмы отношений родителя и ребенка. Чтобы посмотреть на другую структуру, нам следует рассмотреть скрытые проблемы, стоящие за наблюдениями, фиксирующими значимую роль братьев и сестер. Основное внимание в этих наблюдениях почти всегда уделяется соперничеству и насилию между братьями и сестрами. Такое соперничество имеет решающее значение. Но в отношениях между братьями и сестрами или ровесниками также явно присутствует сексуальное желание, как и запреты на сиблинговый инцест. Если эти запреты и средства контроля существуют (а они существуют), представлены ли они каким-то образом в бессознательных процессах не просто как манифестируемое содержание, а как скрытые структуры?

Когда мы замечаем отсутствие сиблинговой парадигмы или теории, исчезновение истерии (и, в частности, мужской истерии), давшей начало новой науке – психоанализу, и относительное игнорирование психопатии, мне кажется, мы понимаем, чего именно не хватает. Отсутствует небинарный мыслительный процесс, сознательный и бессознательный.

С точки зрения психотерапевтов, отошедших от ортодоксального психоанализа, таких как Карл Юнг, психоанализ следует рассматривать в качестве индивидуальной психологии. Теория объектных отношений была отчасти ответом на это обвинение: если Фрейд интересовался психологией одного человека, то объектные отношения рассматривали двух – мать и ребенка. Современные «интерсубъективные» направления психологии стремятся выйти за пределы одного и двух, захватывая трех, четырех и более. Таким образом, они решают проблему, озвученную Хаммелем на примере сказки о «Златовласке и трех медведях». Но я считаю, что историческая картина истолковывается неправильно. Когда мы неверно понимаем историческую картину, мы имеем дело с ошибочным восприятием проблемы, что толкает к ложным решениям. Ложные решение следуют одно за другим. Вместо этого нам нужно создать другую структуру – структуру последовательности, которая представляет собой аналог детской считалки (см. главу 2).

Как я уже подчеркивала, именно клиническая работа с истерией привела меня к идее об отсутствующих братьях и сестрах. Однако усомниться в уникальной интерпретации эдипальной проблемы меня заставила не истерия в кабинете терапевта, а истерия, присутствующая в жизненных драмах, на полях битв и в спальнях. Чем пристальнее я рассматриваю проблему, тем больше мне кажется, что наше внимание должно быть устремлено на те явления, которые разворачиваются за пределами кабинета. В кабинете трудно уловить происхождение и социальное формы выражения психического заболевания; в свою очередь, это упущение формирует неправильное понимание того, что психоанализ является индивидуальной психологией. Психоанализ не является и никогда не был индивидуальной психологией. Тем не менее упущение латерального вектора отношений, я полагаю, поддерживает это ошибочное представление. Психоанализ направлен на интернализацию человеком социальных отношений. Но именно реакции на интернализированных родителей, которые лелеют и защищают или пренебрегают и разрушают, становятся частью психического мира субъекта. Что здесь часто игнорируется, так это то, что среди великанов также присутствуют и дети. Братья и сестры, как и сверстники, могут проявлять заботу или выступать в роли агрессоров, но они могут также и отзеркаливать: ребенок может начать формировать образ самого себя через подобных ему других. Социальный мир отчасти является иерархией, но отчасти также миром, который отражает ребенка и подобен ему. Знание об устройстве социума зависит от интернализации более широкого мира, но в то же время ощущение себя как социального существа зависит от образа себя, рассматриваемого с точки зрения этого социального мира. Для начала я хочу остановиться на связи между истерией, травмой и психопатией, а затем рассмотреть случай мужской истерии, который требует сиблингового измерения.

Чтобы продолжить рассмотрение вопроса об интернализации социального мира, назову те случаи, когда это не удалось. Самым очевидным случаем неудачной интернализации является психопатия, о которой я расскажу в главе 9. Я полагаю, что психопат не достигает интернализированного представления о себе или о другом; таким образом, он лишен чувства собственного достоинства или уважения к другим. Что-то пошло не так, знание о социальном мире вроде бы усвоено, но не имеет смысла. При этом психопатия не является дискретной категорией, как в случае неврозов, мы видим здесь континуум: каждый из нас может вести себя как психопат или стать психопатом на какое-то время. В «исправительные учреждения» заключены не только люди, подобные Златовласке, которые воруют, лгут, обманывают и убивают, в определенных условиях все мы так делаем. Если такие учреждения, как тюрьма, сдерживают психопатов, такие учреждения, как крупные корпорации, производят их. Существует тонкая грань между законным и незаконным психопатическим поведением. Солдат, который грабит, насилует и убивает мирных жителей, одновременно борется за демократию в своей стране. Зло есть во всех нас.

Истерия и психопатия – разные состояния, но некоторые их области частично совпадают. Я считаю, что эти совпадения связаны с травмой. Ранее я говорила, что решающее различие между истерией и травматическим неврозом заключается в локализации травмы. При травматическом неврозе травма находится в настоящем, при истерии – в прошлом. В каждом препятствии, которое стоит на пути истерика, он видит свою прошлую травму. Травма присутствует и в психопатии, как, впрочем, и во всех психических состояниях. Там, где истерик регрессирует к своей прошлой травме, мелодраматизирует свою уникальность, чтобы привлечь внимание, в котором он нуждается, и почувствовать, что он вообще существует, и где страдающий от травматического невроза переполнен страхом ежедневного существования, думая о том, что он подорвется на мине, как его напарник, психопат не покинул прошлого, которое воспринимается им как вечное настоящее. Он не регрессирует, потому что у него нет места для регресса. Время – это ровное игровое поле, в котором нет «до» и «после», нет дискриминации, нет нарушений, потому что нет правил. Психопат продолжает жить среди трудностей раннего детства, к которому возвращается истерик и которое заново переживает страдающий от травматического невроза в кошмаре сегодняшнего дня.

Психопатия, истерия и травматический невроз обладают важными и схожими поведенческими характеристиками: склонностью к сильной раздражительности в присутствии других людей, трудностями с тем, чтобы оставаться одному; привычной лживостью и мошенничеством; неспособностью любить на постоянной основе; отсутствием границ, которые ограничивали и сдерживали бы насилие и сексуальность.

Страдающий от травматического невроза, по мнению всех, кто его знал ранее, «изменился»; истерик колеблется между очаровательным обаянием и неконтролируемой пошлостью; психопат характерно угрюм, саркастичен и носится со своей ничтожностью, как с писаной торбой.

Из всех характеристик, которые присущи этим трем состояниям, несмотря на все различия в их выражении, раздражительность кажется мне той, которая в наибольшей степени требует латеральной интерпретации. Я планирую сначала рассмотреть опубликованный случай истерии, а затем один из примеров психопатии, чтобы проиллюстрировать важность отношений братьев и сестер для этиологии этих двух состояний. Для иллюстрации истерии я обращаюсь к случаю, который сначала был диагностирован как случай травматического невроза. Дифференциальный диагноз между истерией и психическими последствиями травмы был важнейшим в период Первой мировой войны. Следующий случай, который ранее я рассматривала с другой точки зрения, был сначала включен в полемику, показывающую, что к истерии, а не травматическому неврозу относится неправильное согласование эдипальных желаний и запретов. Этот аргумент укрепил вертикальную перспективу, несмотря на ряд латеральных доказательств. (Как и в случае с Сарой, я упомянула этот редкий случай мужской истерии в «Безумцах и медузах» (Mitchell, 2000a); теперь мне кажется, что роль братьев и сестер простирается за рамки истерии.) Здесь же, сравнивая этот случай не с травматическим неврозом (задача Эйслера – Eisler, 1921), а с психопатией, я намерена показать не то, чем они отличаются, а то, где они пересекаются, и что в основе обоих состояний лежит социопатия в отношениях между братьями и сестрами.

Истерик был свергнут с позиции всемогущества и уникальности своим сиблингом, и он любой ценой пытается туда вернуться. Что касается психопата, то Винникотт описал несколько случаев и пришел к выводу, что до развития психопатии он был антисоциальным ребенком, а до этого – деприви-рованным младенцем. Мы могли бы сказать, что еще до того, как психопат был свергнут, он уже не был королем. Лишения, отсутствие заботы или защиты никогда не позволяли ему быть «Его Величеством Младенцем». У него нет запаса всемогущества, недостаточно развито ощущение собственного бытия, которые могли бы помочь ему обрести стойкость. Но, как и в случае истерии, у психопатов присутствие других людей легко вызывает сильное раздражение, как будто с ним обращаются неподобающим образом. Поскольку родители могут отвечать всем требованиям, мне кажется, что причина может крыться в братьях и сестрах.

Хотя при постановке своих критических вопросов я опиралась на собственный клинический опыт, для иллюстрации истерии я обращаюсь случаю «бессознательной фантазии о беременности у мужчины под маской травматической истерии». Этот случай из практики венгерского аналитика Михаэля Эйслера, наблюдения были сделаны в 1921 году, и он был пересмотрен и переосмыслен Жаком Лаканом в 1956 году (Lacan, 1993). Материал богат отношениями между сиблингами: у пациента было тринадцать братьев и сестер, однако, поскольку в теории Лакана братья и сестры подчинены «воображаемому» предсимволическому царству матери, о них вообще не упоминается. В отличие от Лакана Эйслер действительно предлагает нам материал, связанный с сиблинговыми отношениями, но вынужден понимать этот материал в сложных эдипальных и кастрационных категориях. Он относит проблему беременности к анальному эротизму. Пациент Эйслера, похоже, страдает от травматического несчастного случая, но на самом деле он не «травматический невротик», а «истерик», и проблема его не в том, что он выпал из трамвая, в которым он работал кондуктором, а в том, что он хочет родить.

Во время Первой мировой войны большое количество солдат-инвалидов демонстрировали истерические симптомы. Не удавалось обнаружить органические причины, вызывавшие паралич, судороги, мутизм или припадки. Среди психиатров и психоаналитиков возник спор о том, связана ли истерия с эдипальной проблемой или это следствие травмы, которая, согласно современной терминологии, могла бы вызвать симптомы посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), или, в терминах вчерашнего дня, «травматический невроз». Эйслер описывает этот случай, чтобы продемонстрировать, что, хотя его пациент, кажется, страдает от, по-современному, ПТСР, он на самом деле является эдипальным истериком с «пассивными» или женскими эдипальными сексуальными фантазиями о зачатии ребенка от отца. В этом описании мужской истерии, как и во многих других случаях, псевдотравма проявляется как манифестируемая истерия, которая понимается в качестве скрытой гомосексуальности. Я считаю, что истерия считается женской болезнью отчасти из-за недостаточного признания смысла фантазий о беременности. Как будто нельзя признать фантазии мальчика о беременности и родах и таким образом избавиться от предубеждения, что даже психически рожать могут только женщины.

В нашем случае описание болезни представляет собой изложение симптомов и соответствующей истории мужчины-вагоновожатого с бессознательной фантазией о беременности. Я полностью привожу следующий сон, поскольку буду использовать его в качестве ориентира.

История этого мужчины такова: кондуктор выпал из своего трамвая, потерял сознание, получил легкие травмы головы, предплечья и ноги, все с левой стороны. После полного повторного рентгенологического исследования он был выписан. Но через несколько недель у него появились острые боли под левым ребром. Это происходило раз в две недели и длилось от четырнадцати до шестнадцати часов; на их фоне всякий раз, когда он был взволнован, возникали приступы острой колющей боли также с левой стороны. Через два года боли сделали его нетрудоспособным, пациент трижды терял сознание. Он страдал также от неизлечимых запоров. За двадцать четыре часа до того, как начинались его боли, он испытывал сильное беспокойство, возбуждение и раздражительность. (Более позднее описание Фрейдом истерии Достоевского (Freud, 1928) показывает, что у писателя были сходные симптомы, предшествующие его истерическим приступам эпилепсии.)

После того как неврологические исследования ничего не выявили, у мужчины наконец была диагностирована истерия.

На деле оказалось, что очевидная травма – несчастный случай, когда он выпал из своего трамвая, – была лишь подменой или маскировкой истерических фантазий о беременности, активированных рентгеновским облучением, которому он подвергся после своего падения, когда нужно было установить, были ли какие-либо переломы. Он был непреклонен в требовании все большего и большего числа рентгеновских снимков. Рентгеновские лучи оказались переломным моментом, когда на смену отыгрыванию пришла истерия. Не было никакой органической причины, и мужчина был направлен к Эйслеру для прохождения психоанализа вместо медицинского или хирургического вмешательства. Рентгеновские снимки вызвали воспоминания о том, как, будучи десятилетним мальчиком, глядя в окно, он увидел, что из беременной женщины щипцами по частям удаляют мертвый плод. Симптомы, фантазии и сны вагоновожатого указывают на то, что он воображал, будто он беременен.