Мне представляется, что открытые гомосексуалы делают тот же самый (что и гертеросексуалы) психический выбор – оценивают «схожесть» и интенсивную идентификацию, а не просто выбирают себе объект. Тем не менее утверждение, что гомосексуалы и гетеросексуалы вовлечены в одни и те же психические практики, не означает, что гетеросексуалы являются скрытыми гомосексуалами. Социальная практика гетеросексуальности всего-навсего скрывает психическую идентификацию, в то время как практика гомосексуальности этого не делает. Если это так, то я должна предположить, что женщины также могут быть «вагинальными», как и мужчины. Просто в их случае этот синдром выглядит иначе, потому что эта «нормально выглядящая патология» близка к тому, кем она «должна» быть, то есть женщиной. В таком случае регресс в сторону идентификации вместо выбора объекта представляет собой процесс, при котором не произошел отказ от материнского объекта и он не был интернализован. «Вагинальная женщина» идентифицировала себя с матерью, но ей не удалось интернализовать «феминность» (Riviere, 1929) или, возможно, что более важно, «материнство», то есть она не смогла придать им смысл. «Вагинальный» мужчина (или женщина) может быть гомосексуальным или гетеросексуальным, но он в любом случае испытывает «муки гендера» (Butler, 1999). Если это так, то у него могут быть проблемы в репродуктивной сфере (см. главу 5). «Вагинальный» мужчина или «вагинальная» женщина могут быть мужчиной или женщиной (это мы рассмотрим подробнее в дальнейшем), но он или она физически не могут стать отцом или матерью, так как и тот и другая идентифицированы с ребенком. Является ли это предиспозицией к психопатологии, как и проявлением истерии у «вагинальных» мужчин и женщин? Сейчас я думаю, что истерия, которая была выдворена из психоаналитических кабинетов по причине ограничений вертикальной модели, обнаруживает свою психопатологию в безумии спальни, на улице или на работе.

Если не существует комплекса кастрации в гетеросексуальной идентичности, если нет «символического» отца, то существование отца должно было быть сознательно аннигилировано, не так ли? Если это так, то мы имеем дело с превалирующей «нормальной» гетеросексуальностью, чьи психические структуры, хорошо замаскированные, относятся к сфере психотического. Также мы сталкиваемся с тем, что, хотя гетеросексуальность может работать достаточно хорошо на уровне временной пары, серийные моногамные отношения, подразумевающие «отцовство», как реальное, так и символическое, будут переживаться как травма. Это происходит потому, что психически любой ребенок «вагинального мужчины» будет восприниматься не как отцовский отпрыск, а скорее как результат предательства его жены, которая выступает в роли его матери, изменившей ему, вступив в какой-то воображаемый прелюбодейный союз. Не является ли это возможным источником проблемы вагоновожатого (глава 6), который выбрал жену, предавшую его?

Лиментани настаивает на том, что вагинальный мужчина идентифицирован с матерью. Однако здесь опять не находится места для сиблинга в этой смешанной идентичности, когда вагинальный мужчина является и матерью, и ребенком, каким он был, когда на свет появился реальный или воображаемый сиблинг. Замещающий ребенок, такой как «Пигля», описанная Д. Винникоттом, становится не только утраченной матерью, но и матерью и новым ребенком одновременно. Эта детская идентификация, которая начинает переживаться как регрессия, связана с бессознательной фантазией, в которой вагинальный мужчина как бы делит свое детское место со своим собственным ребенком. В таком случае между отцом и ребенком возникает колоссальная сиблинговая ревность. Вместе с трансформацией матери в аффективный объект вагинальный мужчина не утрачивает ее в качестве эротического объекта. Она остается желанной, но в его сознании она предала своего ребенка (его самого), совершив измену, то есть завела какого-то любовника, который не является им самим. Здесь я добавлю, что подобная идентичность приводит вагинальных мужчин во взрослом возрасте к адюльтеру. Когда жена вагинального мужчины рожает ребенка, для него это становится свидетельством адюльтера его матери, которого он всегда страшился¹. Тезис Лиментани заключается в том, что такой мужчина идентифицирован с женщиной как с воплощением его матери, которая защищает его от «первичного ужаса» и потому лишена сексуальности.

В детстве, в котором вагинальный мужчина все еще пребывает, мать предала его, чтобы иметь отношения с его отцом – ее мужем; будучи идентифицированным со своей сексуальной матерью, вагинальный мужчина, истерик и Дон Жуан, обнаруживает свою сексуальность. Он идентифицируется с эротической женщиной, вместо того чтобы признать неизбежную утрату матери, какой она была в его младенчестве. Если обратиться к выводам Боулби, то можно сказать, что вагинальный мужчина (или женщина) не оплакал утрату ни своей инфантильной матери, ни своего инфантильного Я. Интересно, что у него нет ни образа, ни даже воспоминаний о собственном детстве: не отказавшись от него, он, разумеется, не может создать его внутреннюю репрезентацию.

Психическая картина, которую рисует Лиментани, объясняя воздействие первичного ужаса, напоминает мне историю про маленькую обезьянку, которая цепляется за материнскую шерсть, когда слышат какой-то необычный шум, подозревая, что это пришел кто-то типа льва. Но мать, за которую она цепляется, – это знакомая мать, присутствие которой воспринимается как должное. Тем не менее вся симптоматология вагинального мужчины – раздражительность, ревность и прочее – означает для меня нечто другое, а именно двойную опасность внешнего мира. Снаружи находится не только лев, один из «хищников» Боулби, но и сама мать приобретает какую-то незнакомую форму, как неизвестный шум в лесу, и это пугает. Мать беременна. Вагинальный мужчина (или женщина) идентифицируется не с меняющейся матерью, а с идеальной женщиной, с матерью, которая не может изменить форму, стать незнакомой, не может иметь других детей, стареть, болеть или отдаляться: таким образом, та женщина, с которой они идентифицируются, является иллюзией.

Парадокс, который, как я утверждаю, лежит в основе психопатии, заключается в том, что знакомое представляется чем-то пугающем, а в то же время новое ощущается как безопасное. Новое – новый мужчина и новая женщина, новая работа, новый ребенок – до тех пор, пока оно остается новым, не меняет образ, не имеет прошлого, которое можно изучать, а потому забавным образом помогает сохранять психический статус-кво. Постоянные изменения на самом деле являются всего лишь модификациями; они предотвращают настоящие изменения, которые сопровождают влечение к жизни. На мой взгляд, это манифестация влечения к смерти – неотложная поспешность, которая гарантирует психическую стабильность. Защитные идентификации вагинальных мужчин с идеальной, не подлежащей изменениям матерью защищают от ужаса встречи с незнакомой матерью, когда изменившаяся форма матери свидетельствует о наличии другого – брата или сестры. Но когда ребенок рождается, то вагинальный мужчина, как и Пигля, не зная, кто он такой теперь, становится новым ребенком, который является также и тем ребенком, которым он был ранее.

Лиментани обрисовал благоприятную ситуацию. Однако определенная комбинация ряда факторов, вполне вероятно, может дать нам прототип человека, жестоко обращающегося с женщинами и детьми. Это отсутствие границ, необходимое для того, чтобы вагинальный мужчина мог идентифицироваться и с женщиной, и с ребенком в сочетании с глубоким чувством «ненаполненности собой» (Балинт), поскольку он не интернализировал «другого». С этим связаны его первичная ревность (Ривьере) и его примитивная нетрансформированная ярость. Я думаю, мы должны поставить вопрос о том, что превалирование вагинальных мужчин в контексте изменения наших социальных практик может коррелировать с возрастанием числа случаев жестокого обращения с детьми. Я думаю, что Лиментани указывает на возможность широкого распространения такой «нормальности»: на доминирующий тип гетеросексуальности.

Но это всего лишь один аспект ситуации. Согласно моим предположениям, по причине инфантильного слияния с матерью вагинальный мужчина воспринимает другого человека в латеральном контексте как свое собственное сиблинговое расширение, когда женщины становятся сестрами, а мужчины – братьями. Тот же расклад сохраняется и в случае вагинальной женщины. Следует принять во внимание, что причина этого лежит не только в семье, но и в школе. Отсутствие «закона матери» (глава 2) в совокупности с отсутствием «закона отца» (комплекс кастрации) усугубляется отсутствием пространства для сиблингов/сверстников, в котором жестокость и инцестуозные желания могли бы трансформироваться в уважение права старших. И школе, и обществу надо уделять больше внимания вопросам структурирования отношений в группах сверстников.

Распространенность вагинальных мужчин указывает на то, что, возможно, понятие гендера не просто индифферентно к половым различиям, но сама эта выраженная индифферентность отчасти создает гендер: гендер как отношение между двумя (или более) позициями может позволить этим позициям меняться местами. Если вагинальный мужчина может быть женщиной, и наоборот, то не имеет большого значения, кем быть. Лиментани утверждает, что вагинальный мужчина – это Дон Жуан. С моей точки зрения, это прекрасный пример человека, который всегда в движении, чтобы вновь и вновь убеждаться, что на самом деле ничего не поменялось². Особенность сексуальности в период после 1960-х годов – это свобода от страха забеременеть, что способствовало распространению донжуанского поведения среди женщин. На самом деле здесь нет ничего уникального (чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить драмы эпохи Реставрации), но общественное признание этого является важной частью социальной ситуации в западном мире. Это ироническая форма психоаналитической пропаганды гетеросексуальности.

Статья Эрика Бренмана «Истерия» (Brenman, 1985) может помочь нам прийти к пониманию того, что есть гендер. Более того, я бы хотела рассмотреть портрет мужской истерии, который нарисовал Бренман. Я думаю, что он описывает тот же самый или очень сходный с ним тип, который Лиментани называет «вагинальным мужчиной». Бренман также обращается к синдрому Дон Жуана (Brenman, 1985, р. 423)³. Его работа посвящена мужской истерии, но созданный им портрет нарисован в гораздо более мрачных тонах, чем портрет вагинального мужчины Лиментани. Он показывает, каким образом в донжуанстве проявляется «отрицание психической реальности». Негативизм добавляет важное измерение к нашей картине, позволяющее установить связь (хотя Бренман этого и не предполагал) с психопатией и жестоким обращением с детьми. Г-н Х Бренмана бездетен и склонен к психологическому насилию над женой.

Г-н Х сообщает доктору Бренману, что он испытывал невыносимую тревогу и панические состояния, а затем внезапно чудесным образом выздоровел от всего этого. Его самопрезентация полна противоречий: в частности, он утверждал, что был безжалостным и заботливым. Он пытался контролировать своего аналитика и аналитический процесс путем изощренных манипуляций, часто ставя Бренмана в ситуацию двойных посланий (Г. Бэйтсон). Он использовал свою сексуальность не для сексуального удовлетворения, а для победы над другим человеком, «как псевдосексуальность, обслуживающую нарциссические победы» (ibid.). (Как точно это описывает некоторые случаи сиблингового инцеста!) Бренман пишет об истерии, иллюстрируя ее случаем г-на Х:

Мне кажется, что быть негативным – это позитивная сторона «вагинального мужчины»: в любом случае он ощущает себя как другого. В случае пациента Лиментани идентификации защищают его от «первичного ужаса»; в случае пациента Бренмана фальшивое использование «целостного объекта» защищает его от дезинтеграции, депрессии, срыва и шизофрении. Бренман, однако, задается вопросом, что значит такое использование человеческого «объекта». Идентификация с другими по типу Дон Жуана порождает определенную степень чувствительности к нуждам других. Женщина, с которой он входит в такую полную идентификацию, вначале будет чувствовать, что на ее нужды откликаются, пока не почувствует себя захваченной. Но мы также усматриваем здесь механизм соблазнения: как при инцесте, границ здесь нет. С другой стороны, проекции, развивающиеся в процессе превращения в этого другого человека, ведут к своего рода «поглощению», которое означает полное отрицание инаковости другого и злоупотребление этой инаковостью. Если «вагинальный мужчина» Лиментани чувствителен к другому в гетеросексуальных отношениях, г-н Х Бренмана, будучи также гетеросексуальным, разрушает психическую реальность другого. Бренман считает это отличительным признаком истерии. Механизмы, которые пациент использует для идентификации с внешним объектом, располагаются по обеим концам психического континуума – от слияния до крайних случаев проективной идентификации.

Любой человек или даже любое событие, помещаемые в такого рода парные связи, включая любые действия другого, которые утверждают его отличие, создают немыслимый сумбур. Г-н Х Бренмана требует от своей жены, чтобы она принимала все его сексуальные связи, как он принимает ее связи, хотя у нее нет их. Тем не менее, когда его основная любовница заводила других любовников, помимо него, он проявлял величайшую жестокость, чтобы навредить ей как эмоционально, так и профессионально. Его жена, в свою очередь, навлекала на себя гнев не тем, что заводила какие-то связи, а тем, что не принимала его промискуитет и не вступала во внебрачные связи; его любовница вызывала ярость тем, что она действовала так же, как и он, заводя параллельные отношения с другим человеком; таким образом, обе женщины, одна из которых повторяла его поведение, а другая вела себя противоположным образом, ставили его перед фактом, что они отличаются от него.

В мире вагинального мужчины или истерика нет психического родительства, в этом мире процветает гетеросексуальность, хотя в детстве это может быть также и гомосексуальность. Синдромом Дон Жуана, помимо прочего, движет ревность, а сексуальность используется для того, чтобы встроить эту ревность в отчаянную реакцию другого: Дон Жуан, по определению, не хранит верность и заставляет своих любовниц ревновать, что освобождает его собственное чувство ревности, которое в ином случае он вынужден был бы испытывать. Зависть причиняет боль, ревность сводит с ума. Хотя эти чувства часто сопутствует друг другу, они различаются. Истерический Дон Жуан отыгрывает и тем самым пытается избавиться от сводящей с ума ревности. Зависть относится к тому, что кто-то имеет; ревность скорее относится к тому, где некто находится, то есть связана с определенной позицией, а не с фактом обладания чем-то. Кляйнианская психоаналитическая теория сфокусирована на первичной зависти человека, называя так то чувство, которое возникает у младенца по отношению к материнской груди, содержащей все, что он хочет. Бренман принимает подобный подход в теории, но в его клиническом материале, как мне кажется, таких ограничений нет. В некотором смысле этот фокус на зависти всегда оттенял ревность, присущую эдипальному треугольнику, но, в свою очередь, эдипальная ревность скрывала непомерную ревность, существующую в латеральных отношениях.

Донжуанство представляет собой сексуальность, лишенную репродуктивности; это также сексуальность, способствующая высвобождению ревности. Обе эти характеристики сексуальности присущи сиблинговым отношениям. Несмотря на то, что Дон Жуан убивает отцовскую фигуру, Командора, вся суть и страсть этой истории заключена в отношениях между «равными»/сверстниками, а не между представителями разных поколений. Таким образом, хотя Дон Жуан убивает отца Донны Анны, патриархального Командора, он ожидает, что призрак Командора будет вести себя с ним как с равным, как с ровесником и примет его приглашение на пир.

В западном мире существует ряд социальных факторов, которые усиливают этот акцент на латеральных, равных, товарищеских отношениях, которые, в свою очередь, служат фоном для распространения психического и отыгрываемого донжуанства.

Эти факторы связаны с ухудшением положения вертикальной семьи: дедушки и бабушки теряют статус старших и уважаемых фигур, что, в частности, обусловлено профессиональной мобильностью; влияние школы и групп сверстников увеличивается, иерархия поколений в семьях, где есть дети от разных браков, размывается (новый муж или жена могут быть того же возраста, что и дети их партнеров от предыдущего брака); мужские и женский роли, а также их репрезентации оказываются взаимозаменяемыми, проявления сексуальности становятся все менее связаны с репродуктивной функцией (хотя сексуальность всегда в какой-то степени не была связана с репродуктивной сферой, этот ее аспект до настоящего времени не был легализован и подвергался идеологической маргинализации в таких практиках, как проституция, а в наши дни он становится центральной формой проявления сексуальности).

Рис. 10. Безумие ревности. Паоло Веронезе. «Гермес, Херс и Аглаурос» (ок. 1576–1584). Права принадлежат музею Фицуильяма (Университет Кэмбриджа)