По словам Бренмана, истерик переключается между катастрофой (переживаемой в симптоме) и отрицанием (выраженным у явно здоровой личности). За этим описанием можно увидеть определенный социальный сценарий: ребенок отрицает, что сиблинг, который заменил его, является чем-то иным, чем просто восхитительным или милым малышом. Ребенок перестает есть, даже ходить или говорить, заболевает физически, испытывает ночные страхи и т. д. Бренман пишет о г-не Х: «Притворяясь любящим и дружелюбным, он делает это не для того, чтобы построить любовные отношения, а для того, чтобы быть ложно обожаемым объектом любви и чтобы одерживать победу над так называемыми любящими объектами, которые затем презираются и уничтожаются» (Brenman, 1985, p. 425). Это, я полагаю, может быть конечным результатом ложной любви к сиблингу, а не к матери. Требуемая от матери любовь приводит к победе не над ней, а над сиблингом, который эту любовь украл.

Бренман разъясняет часто наблюдаемые лабильные, неразборчивые, поверхностные идентификации, которые истерики выстраивают не с реальными, а с идеальными объектами; для меня это мать до того, как она изменила форму, то есть родила другого ребенка. Он дает комментарий, что это всегда множественные идентификации, как, например, многие идеализированные женщины Дон Жуана. Комментируя один из снов г-на Х, он отмечает, насколько сложно сказать, является ли психоаналитик (он сам) немецким флотом, который захватывает российский флот (пациент г-н Х), или наоборот. Эти процессы понимаются Бренманом в рамках вертикальной оси «мать – ребенок» или «отец – ребенок». Но, на мой взгляд, эти сбивающие с толку взаимозаменяемые российские и немецкие военно-морские силы больше соответствуют борьбе между братьями-соперниками.

Когда кто-то читает истории болезни или клинические отчеты, написанные с позиций психоанализа, или теоретические работы об устройстве психики, его не может не поразить их сложность. Статья Бренмана является образцом такого изложения материала. Точно так же, когда кто-то читает этнографические портреты, где социальный мир и его взаимоотношения запутаны и детализированы, непрофессионалу зачастую непросто понять их в полном объеме. Тем не менее с психоаналитической точки зрения связь между этими сложными психическими мирами и окружающим миром невероятно проста. Эдипов комплекс и доэдипальные отношения между матерью и младенцем представлены как единственные узы, которые связывают внутренний мир бессознательных мыслительных процессов и влияют на внешний социальный мир. Треугольная эдипальная модель и бинарные структуры Леви-Стросса и других (в психоанализе – доэдипальный период) могут развиваться в разных направлениях и обнаруживаться в самых разных местах. Существует много диад и много треугольников, но в этих базовых структурах нет ничего сложного. Эдипов комплекс представлен не столько как редуктивная концепция, сколько как остаточный, ядерный комплекс, который тянет все на себя или из которого все разворачивается.

Эдипов комплекс является ключевым феноменом из-за его инцестуозных желаний и запретов на эти желания. С другой стороны, этнография раскрывает множество желаний и запретов. Даже мимолетный взгляд на текущие английские правила брака даст нам пример такого многообразия; правила и положения относительно того, с кем можно, а с кем нельзя вступать в брак, являются чрезвычайно сложными, предполагая учет не менее чем трех условий и ограничений.

Эдипов комплекс является метафорой для структуры взаимоотношений; признание комплекса кастрации открывает возможность для репрезентации как половых, так и поколенных различий. Латеральные отношения, такие как между Ремом и Ромулом, Каином и Авелем, близнецами, которые фигурируют в различных мифах о сотворении мира, образуют не звено, а последовательность. Признание того, что для следующего в очереди есть место, позволяет репрезентировать серийность и вместе с тем признать табу на сексуальность – гетеро- или гомосексуализм – и насилие, которое имеет место в отношениях между братьями и сестрами и их преемниками.

Объект так называемой «любви» г-на X, Гарольда, или «вагинального мужчины», строго говоря, является объектом, вызывающим безразличие. Все дело в идентификации с ним. Следовательно, «объект» может быть любого пола. Я полагаю, что принципиальная рефлексивная позиция психоаналитической теории и практики приводит тому, что психоанализ стремится найти внешнюю границу того, что он патологизирует⁵, упуская при этом патологию в центре. В этом случае утверждение гетеросексуальности на практическом уровне может скрыть опасности, присущие некоторым аспектам гетеросексуальной практики. На теоретическом уровне это ведет к игнорированию сиблингов, что, в свою очередь, означает нехватку чего-то важного в анализе. Истерик или психопат является в своих идентификациях психическим бисексуалом, а не гетеросексуалом, как и сиблинг. Видя себя в отражении младшего или старшего брата, ребенок воспринимает этот объект как самого себя и может, по крайней мере изначально, относить себя к любому полу. Это раннее отражение становится очевидно в случае смерти сиблинга. Например, если брат умирает или погибает на войне, его сестра отодвигает момент осознания утраты, идентифицируя себя с ним (как будет делать и брат в случае смерти сестры). Когда Китс писал свои известные строки о том, что он как поэт стал птицей в полете, он не интересовался видовыми или гендерными границами. Он исследовал состояние, в котором, благодаря идентификации, он был таким же, как предметы вокруг него. Для субъекта безопасно стать таким же, как объект, если субъект при этом знает, что он другой. Быть объектом не обязательно хорошо – поэт может понять птицу, но, если стихотворение не было бы закончено, Китс был бы похож на г-на Х, живущего жизнью своей жены (птицы).

Рис. Понимание того, что есть место для следующего в очереди. «Леди Чамли», Британская школа (ок. 1600–1610), галерея Тейт, Лондон

Когда субъект становится объектом, он обращает вспять более раннюю угрозу, когда объект казался таким же, как субъект. Это означало, что субъект боялся быть уничтоженным. Я считаю, что эта субъект-объектная и объект-субъектная идентификация, выстроенная вдоль латеральной оси, присутствует на протяжении всей жизни. Именно она, являясь как источником понимания, так и защитой от опасностей, выступает основой для построения различий. Для маленького и для более взрослого ребенка, конечно, уже существуют различия, созданные другими людьми в окружающем его мире, поэтому он будет использовать их для построения своих собственных различий или реконструировать существующие в мире различия на индивидуальном уровне. Гендер (как и раса) является одним из существенных «внешних» различий. Под влиянием гендерно нейтрального зеркального отражения или одинаковости, которые присущи сиблингам, гендер конструируется как защитное «другое», как различие, в которое вшито насилие, необходимое смещенному сиблингу для выживания.