Экстатическое состояние влюбленности, когда двое становятся одним в посткоитальном единстве или в экстазе убийства, в желании убить или проникнуть под кожу другого, кажется, ближе к проявлениям латеральных сиблинговых отношений, чем к отношениям между младенцем и родителем. Однако это никоим образом не указывает на то, что стремление к власти является доминирующим, как это было бы у Адлера. Сексуальность и ее подавление остаются решающими факторами формирования бессознательных процессов. Но смерть, как и желание убийства по отношению к себе или другому, также находится под запретом, следовательно, желание убить или быть убитым также фигурирует в бессознательных процессах. Запрет на сиблинговый инцест имеет гораздо меньшую силу, чем запрет на инцест между представителями разных поколений в семье, за исключением нескольких культур, в которых сиблинговый инцест также запрещен. Если желания игнорируют табу на сиблинговый инцест, то клинически можно засвидетельствовать, что вся любовь, экстаз, ненависть, ревность, соперничество разворачиваются между пациентом и аналитиком в контексте сиблинговых отношений. Эти отношения, как я полагаю, действуют и в контрпереносе. Г-жа Х «залезла мне под кожу», «встала на мое место» и думала, что она знает мои мысли. Но это вызвало у меня сопоставимый отклик. Когда я осознала, что ей (и мне тоже в какой-то степени, в отличие от родительского контрпереноса) нужно знать, что пребывание в одном и том же месте, обладание одинаковыми вещами не делает двух людей одинаковыми, что в этой одинаковости все еще есть место отличиям, это стало критической точкой анализа и позволило двигаться вперед. В этот момент г-жа Х обнаружила, как она сама выразилась, что ощущение пространства между похожими друг на друга людьми означало, что и в ее психике было пространство. Это «топологическое» пространство между позициями, мыслями, словами; и это не пустое место.

Затем г-жа Х увидела, что ее неспособность родить живого ребенка была связана тревогой относительно своего желания смерти младшего брата. Как упоминалось ранее, когда она действительно родила, она была так обрадована, что опасностью уже стала чрезмерная идеализация ребенка. Родительская идеализация обычно является продолжением восстановленного детского нарциссизма самих родителей – этот ребенок является Его Величеством Младенцем, которым когда-то были его отец и мать. Тем не менее, хотя г-жа Х (и конечно, другие пациенты) получала от этого нарциссическую выгоду, происходило и нечто другое. Конечно, идеализация была способом отмежеваться от деструктивности и унижения детей ее матерью и, следовательно, от нападения на мать, но, если быть более точным, в этом выражалось отрицание ее нападения на этих детей как на сиблингов. Но в фантазии было нечто большее: были убиты сиблинги, а не мать.

В поэзии, фильмах и романах, где процветают сиблинговая любовь и сексуальность, редко появляется потомство. Если ребенок рождается, его считают чудовищем или существом, обреченным на смерть. Страх г-жи Х, что ее ребенок будет чудовищем, в некоторой степени выходил за рамки абсолютно обычной фантазии всех будущих мам. Но может ли эта распространенная фантазия не быть основанной на сиблинговых отношениях? Суть «табу» на инцест состоит в том, чтобы не допустить секса с кем-то, кто попадает в категорию одинаковости. Когда ребенок играет в доктора с братом или сестрой, он может родить фантазийного ребенка от другого ребенка, но только от такого, который является «таким же, как и он», а не с другим. Таким образом, сиблинговая репродукция представляет собой другой вариант аутоэротической партеногенетической фантазии. Запрещение одного влечет за собой запрет другого. Символично, что запрет исходит от материнской позиции: вы не можете рожать таких, как я: если для мальчика это означает, что он никогда не будет рожать (а в случае кастрационного комплекса у девочки, что она никогда не будет отцом), то для девочки это временная невозможность. С точки зрения латеральных отношений такой запрет может быть неактуальным, так как сексуальность брата и сестры может не быть связана с репродуктивными желаниями (см. главу 5). Запрет здесь относится к тому, чтобы не считать других «такими же, как.», чтобы не переносить нарциссизм и грандиозность в социальные области.

Сын г-жи X был до некоторой степени партеногенетическим ребенком и идеализировался как ее собственное уникальное достижение. Но поскольку он жил, он был тем, от кого она могла со временем отделиться и, таким образом, отказаться от желания убить своего брата. Прекращение мастурбационной фантазии, возможно, стало предпосылкой к тому, чтобы отказаться от воображаемого убийства брата. У девочки, которую г-жа Х родила следом, были большие проблемы с образом себя. А у г-жи Х были сомнения в отношении гендера своей дочери не только потому, что она привыкла воспитывать сына, но и потому, что она думала, что она была матерью своего брата, и потому, что она видела себя отраженной в своем брате, будто бы являясь своим братом. Поэтому в своей дочери она часто видела своего брата. Мелани Кляйн предполагает, что в своих старших детях матери видят своих сиблингов. Я полагаю, что такое видение со всей сопутствующей амбивалентностью существует с момента зачатия, а на самом деле и раньше, с зарождения мысли о самой возможности зачатия, как в случае г-жи X.

В 1922 году Карл Абрахам написал очерк о женском кастрационном комплексе, предпоследний абзац которого стал знаменитым. В нем содержалось важное наблюдение: «Анальный эротизм матери является самым ранним и самым опасным врагом психосексуального развития детей, тем более что в самые ранние годы жизни мать оказывает на них большее влияние, чем отец» (Abraham, 1922, p. 28). То, что женщина все еще наслаждается анальными удовольствиями, указывает на то, что она не разрешила свой эдипов комплекс, и поэтому она может использовать своего ребенка в своих фантазиях в качестве сексуального объекта. Такой психический сценарий вполне может быть опасен для ребенка, но в логике этого утверждения есть узкое место: бессознательные фантазии человека не предсказывают его фактического поведения. И это имеет отношение к понятию «характер». Абрахам приходит к выводу, что, если мы сможем освободить таких матерей от бремени их кастрационного комплекса, мы поможем освободить грядущие поколения от их неврозов⁶. В том же году в кратком обращении, опубликованном в «Международном журнале психоанализа», президент Британского психоаналитического общества Эрнест Джонс привел три аргумента в подтверждение тезиса Абрахама (Jones, 1922). В первом, которым я и ограничусь здесь, описана девочка, которая завидовала старшему брату и ревновала его. У мальчика от рождения была деформирована нога. Отец был поглощен тем, чтобы сын получал медицинскую помощь; в результате дочь была оставлена без внимания. Она постоянно играла с куклами. Когда ей исполнилось три года, в семье ее лучшей подруги родился ребенок. После этого девочка отказалась от кукол и перестала проявлять какой-либо интерес к детям, даже когда счастливо вышла замуж. В описании случая несчастной маленькой девочки у нас есть сценарий с участием брата, отца и лучшей подруги, мать не упоминается.

В статье «Ребенка бьют» Фрейд, последовательно отвергая идею Альфреда Адлера о главенстве «маскулинного протеста» и «комплекса неполноценности», опирался на симптом как на свидетельство работы бессознательных процессов. С точки зрения обыденного мышления протест против того, чтобы быть девочкой, и чувство неполноценности легко объяснимо в отличие, например, от истерической слепоты. Понятие бессознательных процессов нужно для объяснения второго, а не первого случая. Фрейд указал, что не следует путать формирование неврозов (с симптомами) и формирование характера. Однако через год после публикации эссе Абрахама Франц Александер опубликовал статью «Комплекс кастрации в формировании характера» (Alexander, 1923). Комплекс кастрации может быть исключительно бессознательным. Статья Александера в «Международном журнале психоанализа» последовала сразу же после статьи Фрейда под названием «О некоторых невротических механизмах ревности, паранойи и гомосексуализма» (1922). Фрейд завершает эту короткую статью новым открытием о природе гомосексуализма: интенсивное соперничество и ревность обычно в отношениях со старшим братом были обращены в противоположность, так что некогда ненавистный объект стал объектом гомосексуальной любви. Далее он утверждает, что социальные чувства возникают как промежуточный пункт на пути этого изменения: они являются сублимацией братских гомосексуальных чувств. Социальная порядочность и забота находятся между однополым сиблинговым соперничеством и сиблинговой любовью. Я бы добавила, что социальная проблема с большой силой проявляется на войне. Является ли то, что происходит в войне и в подобных ситуациях, десублимацией и возвращением к соперничеству и ненависти по отношению к сиблингам?

Комплекс кастрации – это совокупность бессознательных идей (и сопутствующих им чувств), формирующихся вокруг страха быть кастрированным за настойчивое проявление инцестуозных эдипальных фантазий. Хотя девочка не менее подвержена кастрационному комплексу, чем мальчик, ее переживания отличаются: она является девочкой потому, что «уже кастрирована». Вместо этого она испытывает зависть к пенису. Боязнь кастрации у мужчин столь же типична, как и убежденность в нехватке фаллоса у женщин; подверженность кастрационному комплексу является условием человеческого существования. Это отличается от выдвинутого Абрахамом, Джонсом и Александером понятия о женском кастрационном комплексе, которое слишком напоминает распространенное представление о женщине как исполнительницы акта кастрации. Точнее говоря, женский кастрационный комплекс подразумевал бы, что женщина все еще является психически бисексуальной девочкой, которая боится потери своего пениса так же, как мальчик. Технически, это можно было бы отнести к наваждению, но не к характеру⁷.

Статьи, на которые я ссылаюсь, были написаны сразу же после «Великой войны», когда травмированные солдаты с обеих сторон внесли большой вклад в переосмысление и переформулирование психоаналитической теории. Часто утверждают, что психоанализ появился благодаря истерической пациентке. Я бы добавила, что изменениям способствовала мужская военная истерия и травмированные братья. Вопросы, которые меня здесь интересуют, составляют неотъемлемую часть этого пересмотра, хотя они не стоят на первом месте и зачастую не обсуждаются. Основные изменения в теории связаны с так называемой второй метапсихологией, которая включает Ид, Супер-Эго и Эго, а также пересмотром представлений о месте тревоги. Тем не менее скрытая тема, на которую я обращаю внимание, – это последствия незаметного перехода от невротического симптома (чей характер можно проследить по особому искаженному выражению эдипальных желаний и зависти к пенису) к женщине, характер которой определяет женский кастрационный комплекс; иными словами, от невротической истерической девочки до характера кастрирующей мамы. Это тема важна сама по себе; она только задает контекст наблюдениям Абрахама об анальном эротизме матери и его разрушительных эффектах для психосексуального развития ее ребенка. Клиническое понимание Абрахамом анальной эротики навязывается теорией кастрационного комплекса. Но анальный эротизм также является доминантой партеногенетической фантазии и ее проявления в сиблинговой инцестуозной игре и соперничестве. Кастрирующая женщина, с точки зрения Александера, – тип характера. Я хочу обратить вспять это движение, которое способствовало смещению фокуса анализ с бессознательных последствий вытеснения вследствие запретов в сторону опасной моралистической характерологии. Как говорит Фрейд в статье «Ребенка бьют», невроз и характер не одно и то же. Такой переход к «характеру» закрепил понятие кастрирующей женщины.

Вместо того чтобы сводить аналитические инсайты к идеологическим предписаниям, обращение к сиблингам и их заместителям в качестве отдельных структур позволяет нам вернуться к бессознательным процессам. Бессознательные процессы дают возможность взглянуть на социальные вопросы без какой-либо необходимости в анализе характера или в адлерианских постулатах о стремлении к власти и комплексе неполноценности. Материнские фантазии и их отыгрывание в отношениях с детьми, когда они становятся любимыми ангелами и ненавистными монстрами, сексуальное насилие со стороны отца, повсеместное избиение жен и феминизация истерии, война и мир – все это коренится не только во взаимодействии поколений, но и в дилеммах, с которыми нам придется иметь тело, если мы сменим ракурс и обратимся к горизонтальному измерению.

Глава 5

Гендерные и половые различия: в чем разница?

В фильме Моники Тройт «Мой отец приезжает» (1990) есть эпизод, в котором герой сидит за рулем и размышляет о своем лице, рассматривая его в зеркале автомобиля. Он показывает молодой женщине фотографию. «Это твоя сестра?» – спрашивает она. «Некто более близкий», – отвечает он. Братья и сестры находятся на минимальном расстоянии, на котором могут быть люди при условии, что не нарушается запрет на инцест. На фотографии изображена не сестра героя, а он сам до того, как сделал операцию по коррекции пола. Я предполагаю, что термин «гендер» (по крайней мере, в англосаксонском мире) приобрел большую значимость даже в рамках психоаналитического дискурса, потому что он указывает не на максимальное различие между матерями и отцами, а на минимальное различие в сексуальном отношении между братьями и сестрами, которые сами по себе находятся в тени нарциссической экономики, где другой является «неким более близким». Трансгендерный герой Тройт является примером того, насколько тесной может быть психическая и физическая близость сиблингов.

Концепция «гендера» не может должным образом быть встроена в психоаналитическую теорию. У субъекта нет возможности занять позицию, которая исключала бы сексуальность, а «гендер» относится к более широкой области отношений, в которой сексуальность не может быть определяющим фактором. Более того, в психоаналитическом понимании сексуальность пронизывает все стороны психической жизни: человек или приходит к пониманию сексуальных различий и осознанию того, что женственность и мужественность определяются их отличием друг от друга («вымышленный идеал» нормальности), или отказывается от принятия этих различий (психоз), или не может их принять (невроз), или решает не принимать (характер). В какой-то момент эту границу можно пересечь (транссексуализм), но она существует. Понятие «гендер» же может использоваться для отношений, лежащих по одну сторону бинарной системы: братья, сестры, мужчины и мальчики, женщины и девочки.

Рис. 8. Гендер может характеризовать отношения, которые располагаются по одну сторону бинарной системы. Ян де Мейер. «Портрет дочерей сэра Мэтью Деккера» (1718). Права принадлежат музею Фицуильяма при Кембриджском университете

Я хочу привести аргумент в пользу понятия «гендер» и начну с двух заявлений, первое из которых – это несогласие с экстрапсихоаналитическим пониманием гендера (то есть политическим, социологическим и психологическим), а второе – несогласие с тем, что термин «гендерные различия» может быть более модным эквивалентом термина «половые различия» (напр.: Breen, 1993), как если бы с точки зрения психоанализа это было одно и то же. Во-первых, я считаю, что если мы рассматриваем гендерные отношения, то в них в любом случае присутствует некая остаточная сексуальность. Во-вторых, несоответствие сексуальности гендеру (напр.: Scott, 1996а) не позволяет взаимозаменять термины «половой» и «гендерный», когда речь идет о различиях. Поэтому нам прежде всего необходимо понять природу сексуальности внутри «гендера» и выяснить, как это отличается от концепции «половых различий». Все аспекты этих проблем имеют отношение к недостаточной представленности сиблинговой проблематики.

Начну с проблемы внутри пространства психоанализа, а затем перейду к более широкому контексту. Согласно самым ранним теориям, сексуальное влечение вступает в конфликт с влечением к «самосохранению»: сексуальное побуждение выражает внутренние импульсивные желания и наталкивается на табу, нарушение которого ставит выживание под угрозу. Впоследствии эти силы рассматривались не как конфликтующие, а как входящие в некую совокупность, вместе они образуют «влечение к жизни» с тенденцией к интеграции и изменениям, чему противодействует гипотетическое «влечение к смерти», которое толкает человека к распаду и остановке. В мои задачи не входит анализ клинического материала, послужившего основой для этого теоретического сдвига. Я хочу обратить внимание на перестановку акцентов в понимании сексуальности, поскольку сексуальность стала краеугольным аспектом «влечения к жизни», ослабив позиции «влечения к выживанию». Причины, по которым для меня это представляется важным, не просто академический интерес. Я считаю, что это способствовало тому, что психоаналитическая теория повернулась в сторону идеологии здравого смысла, которая, хотя и принесла определенные выгоды, является ровно тем, чем является.

Иными словами, отнесение сексуальности к «влечению к жизни» способствовало пониманию сексуальности как стремления к деторождению, как влечения к размножению. На более раннем этапе сексуальное влечение рассматривалось как глубоко разрушительная сила, и, хотя этот аспект предполагалось сохранить, на самом деле он был в значительной степени отщеплен: сексуальность, которая не является репродуктивной, как в случае инверсии (гомосексуализма) или перверсии, считается разрушительной. Репродуктивную сексуальность считают труднодостижимой, но она не является источником разрушения или «недовольства» в контексте цивилизации. Здесь все предельно понятно!

Клиническое наблюдение нарциссизма положило начало теоретическому сдвигу к объединению сексуальности и самосохранения в рамках «влечения к жизни». Без любви к себе не может быть никакого инстинкта выживания. Однако в формулировке влечения к жизни нарциссизм присоединил к себе инверсию и перверсию как необходимые для развития, но в конечном итоге разрушающие желательную репродуктивность, жизненные силы сексуальности – таким образом, мы приходим к «нарциссическим расстройствам». Проблема не в том, что эти сдвиги в понимании не могут быть описаны строго научно, а в том, что у нас больше нет теории, которая идет вразрез с идеологией, и поэтому развитие теории будет скорее аддитивным, чем творческим, а ее выводы корректирующими, а не радикальными, по крайней мере, в этой области.

Игнорирование сиблинговой проблематики способствовало тому, что сексуальность перешла из категории разрушительной силы в пространство влечения к жизни, где ей отводится репродуктивная роль. Помимо того, это препятствовало также развитию «влечения к самосохранению» как некой константы. Это произошло вследствие повышения роли фантазии над влечением, а затем путем выделения тех фантазий, которые определяют психическую жизнь как полностью родительскую. Фрейд утверждал, что если бы он остановился в своем анализе Волфсманна на том, что мальчик был соблазнен сестрой, он не смог бы настаивать на ведущей роли сексуальности и отвел бы эту роль адлерианским представлениям о стремлении к власти. Сексуальность заняла свое ведущее место, потому что Фрейд и его пациент смогли вернуться к критическому травмирующему наблюдению 18-месячного ребенка за сексуальным актом его родителей, «первосценой», что предшествовало эдипову комплексу. У сексуальности нет иного выхода, как только быть связанной с родительским и, таким образом, гетеросексуальным репродуктивным каналом: маленький Вольфсманн столкнулся с универсальной пугающей интерпретацией родительского секса как насилия отца над матерью и присвоения матерью исчезающего отцовского пениса. Поиски фантазий детей о первосцене продолжались; теория Мелани Кляйн опиралась на эти поиски.

Я считаю, что работа Мелани Кляйн представляет собой поразительный пример того, как из наблюдений и теории были вытеснены сиблинги¹. В ее взглядах произошел значительный сдвиг в отношении братьев и сестер, на который я постараюсь указать, двигаясь от более поздних к более ранним ее работам. Первые работы Кляйн вдохновлены теоретическими новшествами, спровоцированными Первой мировой войной, в частности, новым пониманием роли тревоги. Темы возникали на основе материалов детского анализа, тогда как новые теории, которые она постепенно предлагала, возникли на базе ее работы со взрослыми психотиками. Однако в конце жизни она внесла исправления в первую публикацию, основанную на клиническом материале ребенка, которого она анализировала в годы Второй мировой войны.