Случилось так, что ее собственное сексуально окрашенное убийственное желание по отношению к брату как к ребенку преследовало ее в этих вспышках проецируемой ярости, когда она вкладывала в него свою убийственную сущность. Воображаемое ею насилие «деформировало» его. Вспышки ярости не обязательно переживаются как преследование, поскольку она не была их объектом. Скорее это был вопрос путаницы и проекции, которые позже повторялись в отношениях с рядом ее возлюбленных. Соперничество, гнев и насилие по отношению к брату в раннем возрасте убедили ее в том, что ее собственный ребенок будет деформирован и что ее роль будет разрушительной для него. В том, что она не могла родить и сделала аборт, она видела скорее защитные, а не разрушительные меры. Она спасала ребенка от себя. Не будет ребенка, которому она сможет причинить вред. Кроме того, г-жа Х осознала тот факт, что дети не могут иметь детей только на реалистическом, а не на символическом уровне. Она выглядела и чувствовала себя ребенком, потому что у нее не было внутренне осмысленного знания о том, что взрослых и детей отличает способность к размножению.

Когда в конце концов она родила мальчика, радость г-жи Х от появления ребенка была настолько велика, что ей было трудно распознать какой-либо негатив или даже возможность двойственного отношения. Для нее он был, по крайней мере на начальном этапе, прекрасным нарциссическим расширением. Это был положительный, а не отрицательный нарциссизм, и, как и многие первенцы, ее сын изначально только выигрывал от такого обожания. Проблемы начнутся позже, когда он станет более сепарированным и когда на свет выйдут отрицательные стороны всех идеализаций. Такого рода нарциссизм всегда понимался в психоаналитической теории в контексте «вертикального» кастрационного комплекса, когда мать, наконец, получает в своем ребенке тот фаллос, которым она всегда хотела обладать. Я бы сказала, что в этом есть и нечто «латеральное». Для г-жи Х ее сын был ее младшим братом, по отношению к которому она смогла превратить свою ненависть в любовь. Таким образом, она испытывала к нему любовь не только потому, что он был тем, чего она всегда хотела (подобно фаллосу, который нужно было иметь, чтобы чувствовать себя целостной), он был также ее копией, «таким же», как она, товарищем по играм. Превращение ненависти в любовь не самая безопасная практика, поскольку любовь может запросто снова превратиться в ненависть.

С рождением сына ее мастурбационные фантазии прекратились, она могла вспомнить о них, но они были лишены сексуального заряда, а потому были бесполезны. Что было первым: отказ от фантазий, который открыл возможность для рождения, или рождение, которое положило конец фантазиям? Со времен древних греков до начала ХХ века роды рекомендовались как лекарство от истерии. Тревожный вопрос, который мы могли бы здесь задать, касается того, что происходит с фантазиями. Если они не сублимированы, могут ли они быть отыграны? Может ли это лежать в основе распространенности телесных наказаний детей, а в худшем случае, неспровоцированного физического насилия?

Я хотела бы теоретически осмыслить случай г-жи X. На первой фазе мастурбационной фантазии об избиении у г-жи X, как и у пациентов Фрейда, существовало убеждение, что «фантазирующий ребенок никогда не выступает избиваемым, что это, как правило, какой-то другой ребенок, чаще всего – брат или сестра, если таковые имеются» (Freud, [1919], p. 184–185). Ребенок может быть любого пола, это не имеет значения. Как заметил Фрейд, трудно понять, представляет ли первая фаза автономную фантазию или же является реакцией на некоторые конкретные события и некоторые конкретные желания. Так было в случае г-жи X, когда она оказалась госпитализирована в раннем возрасте. Когда медперсонал шлепал детей, это волновало и шокировало ее, хотя в то время она, вероятно, нуждалась в самоуспокоении, поскольку находилась в изоляции и ее нельзя было навещать. Мастурбация как средство утешения вполне могла вызвать привыкание на этом этапе ее истории. Этот опыт наблюдения за избиением других детей в мельчайших деталях соответствовал описаниям Фрейда. Например, как и в случае его пациентов, реальное избиение детей было для нее недопустимым, и у нее дома телесные наказания не применялись. Появление фантазии можно отследить до событий, произошедших на шестой или седьмой год ее жизни. Это тот возраст, который Альфред Бине еще до расцвета психоанализа обозначил как возраст зарождения фантазии.

Однако есть некоторые различия между моим пониманием случая г-жи Х и теорией Фрейда. Фрейд говорит, что фантазии были изолированным анклавом, а не неотъемлемой частью более широкого невроза. На первый взгляд, это выглядело так же и для фантазии г-жи Х. Однако, на самом деле, я думаю, напротив, фантазия составляла часть ее истерии – ту часть, которая возникла в результате борьбы за выживание, разворачивавшейся между братом и сестрой². Фрейд упустил из рассмотрения эту связь фантазии с неврозом, потому что в его теории не отведено места сиблинговым отношениям – заметное упущение для 1919 года, когда он анализировал Анну, «самую младшую и последнюю» из его шести детей, его Анну – Антигону, как он называл ее!

На второй, глубоко бессознательной, но решающей фазе фантазии, которую реконструирует Фрейд, избиваемым является сам фантазирующий ребенок. Здесь г-жа Х поведала нечто, что оказалось незамеченным Фрейдом. Ей было непросто, но она рассказала, что неоднократно изменяла своему супругу и что мужчины, с которыми она встречалась, избивали ее, и это составляло необходимую прелюдию к половому акту. Я полагаю, что такое отыгрывание избавило ее от необходимости фантазировать, таким образом действие заменяло «бессознательное». Я также предполагаю, что именно по этой причине у мужчин все фазы фантазии могут быть осознанными. Извращение, то есть фактическое избиение, – это оборотная сторона истерии. Мы все еще слишком редко наблюдаем извращение у женщин и истерию у мужчин. Г-жа Х отыгрывала извращенное поведение вместо того, чтобы поддерживать истерическую фантазию. Фрейд пишет:

И тем не менее:

В связи с этим:

У г-жи Х вторая фаза подразумевала действие, по крайней мере, во взрослой жизни, когда ее избивали: она отыгрывала ее как извращение, поэтому не имело бы значения, была ли эта фантазия сознательной или бессознательной. Интересно, были ли у г-жи X эпизоды отыгрывания со сверстниками в латентном и юношеском периодах?

Осознавая эту вторую фазу фантазии, мужчины признают, что в ней их всегда избивает женщина; кроме того, «они неизменно ставят себя на место женщины» (ibid., p. 197). Фрейд не говорит, что мужчина воображает себя женщиной, а только то, что он играет эту роль. Мы должны понять это как его пассивность. Я полагаю, что избиваемый человек в этой фантазии расплывчат и андрогинен. Г-жа Х утверждает это; пациент мужского пола осознает это. Из-за неосведомленности о женском извращении отыгрывание не рассматривалось в связке с фантазией. Факт разыгрывания г-жой X своих фантазий в реальной жизни, вероятно, может быть связан с распространенным предположением, что женщины «просят» их изнасиловать – одно из самых ужасных женоненавистнических утверждений в мире. Тот факт, что женщины или мужчины имеют определенные фантазии, совершенно не указывает на то, как к ним следует относиться.

Если в случае мальчика вторая фаза становится сознательной из-за того, что он бессознательно или преднамеренно занял место женщины, то в случае девочки то же происходит на третьей фазе, потому что она фантазирует, что ее избивают как мальчика (или нескольких мальчиков); поскольку она не мальчик, она не может разыграть это в полной мере (так г-жа Х отыгрывает вторую фазу, когда ее избивают любовники), она может только мечтать об этом. Гендерно правдоподобное отыгрывание заменяет бессознательные процессы и, следовательно, осознавать становится нечего. Отыгрывание, при котором знание о сексуальных различиях либо опровергается, либо вытесняется, оставляет этот материал бессознательным, но недоступным в первом случае или бессознательной фантазией во втором: на осознанной второй фазе мальчик, которого избивают, воображает себя женщиной; на третьей сознательной фазе избиваемая девочка воображает, что она мальчик. Третья фаза у девочек соответствует второй фазе у мальчиков.

У двух из четырех женщин в описываемых Фрейдом случаях фантазии обладали сложной структурой, скрывавшей сначала фантазии об избиении. Мадам Бовари (и, вероятно, Флобер: «Эмма Бовари – это я»), сестры Бронте, Анна О., Анна Фрейд, Эрна (пациентка Кляйн) – все это известные примеры широко распространенной истерической тенденции к развитию такого рода фантазий. Поскольку г-жа Х была занята отыгрыванием фантазий, она не могла перевести их в истории. Резюмируя сказанное, следует отметить, что и в случае г-жи Х, и в случае пациенток Фрейда мы имеем дело с сознательной фантазией, в которой заместитель отца избивает нескольких мальчиков. Эта фантазия никогда не возникает до пятилетнего возраста. Фантазирующая девочка выступает в роли этих мальчиков. За этим стоит фантазия, в которой отец избивает самого фантазирующего ребенка. Этот этап представляет собой реконструкцию фантазии, к которой невозможно пробиться. За этим стоит первый уровень (вероятно, реальный), на котором родного брата избивает фигура отца, а фантазирующая девочка наблюдает за этим. Эта фаза почти наверняка связана с каким-то реальным событием. Здесь пол субъекта или объекта представляется неважным. Эта первая фаза может достичь сознания, но она представляется несущественной. Однако, если она в действительности относится к реальному происшествию, то это указывает на то, что это событие не было обработано психически, а запертое либидо потенциально патогенно.

Теперь я кратко остановлюсь на мальчике с фантазиями об избиении. Хотя я сталкивалась с этим в собственной клинической практике, но никогда не обращала на это внимания. Однако теперь я считаю, что это важно, и потому в качестве иллюстрации возьму случай Вольфсманна. Упомяну одного моего пациента, г-на Y, поскольку, хотя его фантазия не была полностью проанализирована, его случай поднимает важные вопросы. Согласно Фрейду, у мальчика первая сознательная фаза, которая приводит к успешной мастурбации, выглядит как «меня избивает моя мать». Тем не менее она принимает сценарную форму, согласной которой субъект представлен рядом неизвестных мальчиков. Это продолжается вплоть до второй фазы, которая может быть сознательной, когда мать избивает самого фантазирующего ребенка, а не других мальчиков. Глубоко бессознательная фаза, которую можно реконструировать как: «Меня избивает мой отец». Фрейд не смог обнаружить у мальчиков садистскую фазу, эквивалентную первой фазе у девочек, когда избиваемым является брат, хотя он предположил, что не исключает ее существования, ее отсутствие скорее связано с выборкой, а не с закономерностью.

Сценарий, лежащий в основе теоретических выводов Фрейда, базируется на этой недоступной сознанию фантазии второй фазы у девочек и бессознательной фантазии у мальчиков, то есть мазохистской фантазии об избиении отцом в обоих случаях. Я попробую осмыслить возбуждение девочек при избиении сиблинга или его заместителя и очевидное отсутствие этой стадии у мальчиков, проанализировав случай г-на Y, а затем – Вольфсманна.

Случай г-на Y высвечивает вопросы, поднятые Фрейдом в его эссе. Фрейд отметил, что трудно, но крайне необходимо преодолеть настойчивую фантазию мужчины, что его избивает мать, чтобы подойти к более важному элементу фантазии, когда тем, кто бьет, оказывается отец. В работе с г-ом Y я столкнулась с той же проблемой, с которой сталкивался Фрейд в работе с истерическими пациентками на этапе до развития психоанализа: фантазия г-на Y имела все признаки реальности. Важно помнить, что во многих социальных группах и межкультурных ситуациях, а также в разные исторические периоды избиение сына отцом являлось обычной практикой воспитания. Именно так г-н Y представил свою фантазию – как правдивую и весьма правдоподобную версию того, что с ним происходило. Та частота, с которой он прибегал к лживым фантазиям, делала почти невозможным уличить лжеца во лжи³. Он описывал свое наказание в подробностях, которые выглядели правдоподобными и похожими на реальное происшествие. Однако тот факт, что он повторял эти подробности, насторожил меня и позволил предположить, что он, как и пациенты Фрейда, происходил из семьи, в которой телесные наказания не применялись.

Возможно, один реальный случай все же имел место. Существовало воспоминание об одном из таких случаев, оно живо изображало ситуацию детства и относилось к экранной памяти – памяти, которая хранит то, что имеет значение, факт или вымысел. Навязчивое состояние было связано с избиением самого г-на Y, но главное, что его отец бил его, чтобы доставить удовольствие матери. На этом уровне фантазия была эдипальной. Но был второй аспект, связанный с тем, что его избивали из-за ссоры с его сводной сестрой. Таким образом, отец флиртовал с женой, отдавая предпочтение ее дочери и избивая собственного сына за ссору. За этим скрывался тот факт, что г-на Y привлекала его сводная сестра, одного с ним возраста, отношения с которой были для него конкурентными и эротически заряженными. Желания, связанные с реальными ситуациями, которые не могут быть психически обработаны, вытесняются. Итак, в данном случае имела место тщательно продуманная, весьма правдоподобная, но повторяющаяся фантазия или реальная сцена, от которой г-н Y не мог отказаться, что было бы возможно, если бы это было реальностью. Другими словами, кроме патологической лжи, г-н Y, как и «Дора» Фрейда, страдал от «сверхценных мыслей». Эту реальность нельзя было отбросить как нечто, что произошло в прошлом, потому что она была наделена сексуальной выгодой. Наличие фантазии об избиении, которая использует прошлые события, предполагает, что эти прошлые события имеют значение в настоящем – они по-прежнему возбуждают.

Г-н Y был озабочен тем, чтоб славить свои и унижать чужие фекалии. Его также навязчиво привлекали, одновременно восхищая и отталкивая, некоторые разновидности лягушек, которые взращивали и производили головастиков под кожей. Желание, чтобы это произошло с ним, чтобы он мог родить партеногенетическим способом, в свою очередь, было связано с фобической реакцией на все, что могло «попасть под его кожу». Соответственно, в его отношениях со мной не было места для переноса, так как ему нужно было встать на мое место и проникнуть под мою кожу. В качестве модели явно выступала его мать, партеногенетическая мать, или он сам как ребенок партеногенетического происхождения, или тот, кто производит на свет воображаемых детей анальным путем, или результат совмещения обоих этих вариантов.