Здесь также присутствовали сиблинги или страх перед сиблингами. Для обоих родителей это был повторный брак. Г-н Y был их единственным общим ребенком. Когда ему было шесть лет, мать родила мертвого ребенка, возможно, случались и выкидыши. В латеральных отношениях с друзьями и с женой он, казалось, не признавал их в качестве других людей; они выступали заместителями утраченных братьев и сестер. Как таковые, еще не родившиеся, они были его копией. В воображении маленького ребенка новый ребенок предстает еще «одним таким же, как он». Очевидный мазохизм фантазии об избиении можно рассматривать как садистскую атаку на этих двойников. Можно было бы развивать это наблюдение, но, поскольку я не смогла продолжить анализ с г-ном Y, это может относиться только к области догадок. Можно предположить, что «основа реальности» для мальчиков и девочек будет отличаться ввиду их разной социальной практики: девочки с большей вероятностью увидят, как избивают мальчика, как мальчик переживает опыт избиения. Но фантазия может основываться, как и в случае г-на Y, и на отсутствии этой реальности. В его случае это было двойное отсутствие: мертвые братья и сестры, неприменение телесного наказания дома: экранная (детская) память о его избиении отцом может быть или не быть реальным фактом. Однако в школах, которые он посещал, побои случались, и это, как и в случае пребывания г-жи X в больнице, предполагает возможность таких происшествий.

Фрейд лечил молодого русского аристократа в 1914 году, но не описывал его случай как случай «детского невроза» вплоть до 1918 года, незадолго до своей статьи «Ребенка бьют». Из-за сна о волках этот пациент стал известен как Вольфсманн. Фрейд не утверждает, что он является одним из шести пациентов в описанных им случаях мастурбационных фантазий об избиении. На самом деле его случай, возможно, не был описан в этой работе, поскольку некоторые важные детали, такие как осознание Вольфсманном роли своего отца, не вписываются в логику этого эссе, написанного позже.

Рис. 7. В воображении маленького ребенка новый ребенок предстает еще одним таким же, как он. Якоб Зайзенеггер «Эрцгерцоги Максимилиан II, Фердинанд II and Иоганн» (1539). Художественно-исторический музей, Вена

У Вольсфсманна были садистские фантазии, в которых он избивал больших лошадей, и мазохистские, в которых в его присутствии сначала избивали группу мальчиков, а затем его «преемника». Тем, кто избивал, чаще всего была материнская фигура (его няня). Все это подходит под описание, но иногда он представлял своего отца или его заместителя как того, кто наказывает. Основное внимание в анализе уделяется не этим мастурбационным фантазиям, а раннему детскому сну о шести или семи белых волках, сидящих на дереве за окном комнаты пациента. Взрослый Вольфсманн вспоминает, как в детстве он просыпался в тревоге от повторяющегося сна и впоследствии страдал от ужасных страхов и тревог. Сновидение, описанное во всех подробностях, является примером того, что известно как отложенное действие – сцена становится актуальной только на более позднем этапе. По-видимому, за два с половиной года до сна он в возрасте восемнадцати месяцев стал свидетелем полового акта своих родителей. Эта противоречивая реконструкция объясняет суть этого сна.

Но я хочу рассмотреть не опыт восемнадцатимесячного ребенка, который может быть достоверным и значимым, а нечто иное. Меня интересует вопрос, почему этот сон появился в определенный момент его детства? Он испугался до ужаса и истошно закричал, когда его старшая сестра показала ему картинки из сказок, в частности волков. Всего за несколько месяцев до этого сна его сестра соблазнила его. Он отреагировал на соблазнение агрессивными мастурбационными действиями по отношению к своей няне, которая сильно его отругала. Другими словами, фантазии об активном и пассивном избиении предшествовали травмирующему сну и продолжались за его пределами. Каково их значение?

Понимание этого сна о волках как более позднего воссоздания ранее непостижимого события (сексуального акта между родителями) представляет безусловную важность. Тем не менее я хочу посмотреть на этот сон в контексте сиблинговых отношений. В истории психоанализа факт наблюдения Вольфсманна за сексуальным актом своих родителей вызвал широкий резонанс. Фрейд знал о том, насколько противоречивой будет его интерпретация, и просил коллег собрать случаи, когда, по-видимому, имеются свидетельства аналогичного раннего наблюдения так называемой «первосцены» с последующими серьезными психологическими последствиями. Карл Абрахам предоставил один такой случай. Мелани Кляйн, пациентка Абрахама, считала, что наблюдение ребенком первосцены родительского коитуса является обычным явлением для детей, в том числе для ее пациентов, таких как Эрна. Для Кляйн и других это сцена, провоцирующая насилие по отношению к родителям, которое затем выражается в чувстве вины по отношению к ним, лежит в основе сиблингового инцеста.

До того как Фрейд запросил подтверждения, Абрахам уже опубликовал отчет о маленькой девочке, которая, несомненно, была свидетелем сексуального акта родителей. Ребенок пребывал в сумеречном состоянии, демонстрируя многие истерические симптомы, страдал от беспокойства и ночных кошмаров. Отец подтвердил, что его дочь, возможно, что-то видела и наверняка слышала споры, доносившиеся из спальни, мотивы которых присутствовали в кошмарах об убийственной сексуальности взрослых. Моя задача не в том, чтобы поставить под сомнение этот вопрос, а в том, чтобы указать на другой фактор:

Иными словами, сексуальность ребенка пробуждается в группе латеральных сверстников.

Абрахама попросили только об одной консультации, и мы ничего не знаем о каких-либо фантазиях об избиении, хотя мы узнаем, что у девочки есть видения ужасающих животных, как у многих маленьких детей и у фобических взрослых, истерических пациентов и у Вольфсманна. Фрейд, как и Абрахам, прослеживает связь кошмара Вольфсманна с тем, что он стал свидетелем первосцены. Я не собираюсь подвергать это сомнению, а скорее хочу подчеркнуть, что описанное его «почти безумное поведение» связано с тем, что его соблазнила сестра и с испытанным им ужасом от изображений волков и других животных⁴. Хотя Абрахам провел все лишь одну консультацию, а Вольфсманн проходил у Фрейда длительный анализ, сопровождавшийся реконструкцией его младенческого невроза, два этих случая обнаруживают интересные совпадения. Существовали внешние подтверждения того, что сестра Вольфсманна была очень умной и сексуально активной, она мучила своего брата. В свою очередь, он очень завидовал ей и ее высокому положению, особенно по отношению к отцу. Разве не она была тем «преемником», который возникал в фантазии об избиении? В период полового созревания после периода сильной вражды и сексуальности в детстве они стали лучшими друзьями, и Вольфсманн, в свою очередь, тщетно пытался соблазнить свою сестру. Фрейд комментирует:

Сразу после этого комментария, который следует за размышлениями о неврозах, психозах, личности и истории сестры, Фрейд кратко ссылается на теорию Альфреда Адлера. Адлер был единственным аналитиком, который всерьез рассматривал сиблинговую проблематику. Он особенно интересовался порядком рождения, что впоследствии стало привлекать внимание также и других исследователей (Sulloway, 1996). Имея в виду Адлера, Фрейд комментирует, что если бы он остановился в своих размышлениях в определенной точке, сфокусировав свое внимание на роли сестры Вольфсманна, и не прикладывал бы усилий для того, чтобы понять, что корень его травмы связан с наблюдением первосцены, то тогда этот случай подтвердил бы теорию Адлера, согласно которой воля к власти и стремление к самоутверждению лежат в основе как характера, так и невроза. Я думаю, что Фрейд был прав, отвергнув этот подход. Тем не менее, отказывая Адлеру в признании, Фрейд, кажется, упустил что-то важное. Жажда власти и стремление к самоутверждению не должны рассматриваться сами по себе – они могут быть аспектом сексуальности и влечения к смерти. Сиблинговые отношения вращаются вокруг секса и насилия; жажда власти и превосходства – всего лишь проявления этого, а не суть и смысл, как думал Адлер.

Я полагаю, что Фрейду не следовало бы волноваться из-за теорий Адлера, если бы он отвел сиблингам отдельное место в рамках своей теории влечений к жизни и смерти. Почему это не могло бы быть одновременно вертикальной межпоколенческой проблемой разрешения эдипова комплекса (куда относится и первосцена) и горизонтального или латерального вопроса разрешения сиблингового комплекса – сиблинга, по отношению к которому кто-то находится в одинаковой позиции, но отличается по идентичности? Г-жа Х и сестра Вольфсманна как старшие дети, казалось бы, чувствовали угрозу со стороны младшего брата, который занимает их место. Лишенные своего места, они мучают, изводят и соблазняют своих сиблингов и тех, кто их замещает. Г-жа Х разыгрывала это со своими любовниками и переживала в своей фантазии об избиении. На уровне мастурбационного удовлетворения она представляла себе, как любовник или муж (не отец или учитель) избивают ребенка, пока она наблюдает за этим. Согласно Фрейду, именно сестра Вольфсманна (а не его отношение к матери) опосредовала его последующий выбор гетеросексуальных объектов. Это коррелировало с активными садистскими фантазиями об избиении; его фантазии о пассивном избиении, связанные с его сексуальным желанием, чтобы его отец проник в него (изнасиловал/ соблазнил?), но наверняка они произошли от сексуальных нападок со стороны могущественной сестры. Для г-жи X были актуальны обе позиции: она нападала на своего брата, а позже отыгрывала агрессивную любовь своего отца.

Однако как бы мы могли теоретически осмыслить сиблинговую составляющую в содержании превалирующей фантазии о том, что «ребенка бьют»? Когда ряд аналитиков внесли свой вклад в обсуждение неврозов, возникших после Первой мировой войны, Абрахам предположил, что коллективный характер войны (война как групповое явление) позволяет людям проявлять жестокость, которая подавлялась бы «цивилизованной моралью» в случае, если бы ее проявил какой-то один человек. Он сравнил эту ситуацию с поеданием тотемной пищи. Фрейд задавался вопросом, как он пропустил это: солдаты, как дети и сверстники, объединяются. Вольфсманн и его сестра стали лучшими друзьями в подростковом возрасте, когда они объединились «против» своих родителей. Мелани Кляйн считает, что это положительный аспект сиблинговой сексуальности. К счастью, у нас есть любовь, дружба и поддержка; а к несчастью – насилие, направленное сначала друг против друга, а затем против другой группы. Отношения с родственниками, сексуальными партнерами, несомненно, должны рассматриваться в латеральной плоскости, а не в вертикальной. Выбор Вольфсманном гетеросексуальных объектов обусловлен латеральной моделью, которую представляла его сестра. В фантазиях г-жи Х об избиении фигурирует муж или любовник. Можно было бы предположить, что она выбрала своего мужа, потому что он соответствовал фигуре избивающего лица в ее фантазиях. В самом деле, не могло бы это быть потому, что многие браки повторяет детские отношения любови/ненависти со сверстниками, в которых много насилия, но все же при этом можно испытывать любовь?

Братья и сестры, как и истерики, любят тех же, кого ненавидят. В 1922 году, снова полемизируя с Адлером, Фрейд тем не менее предположил, что модель социальной жизни основана на сублимации более раннего братского гомосексуального соперничества (Freud, [1922]). Если социальная жизнь – это сублимация гомосексуально-братской ревности и т. п., то ее десублимация – это война. Однако можем ли мы действительно сказать, что братская гомосексуальная социальная жизнь сублимируется в общественную жизнь? И что такое гомосексуализм в этом контексте? Конечно, речь идет не о выборе однополого объекта, а о способности преодолеть чувство уничтожения, которое угрожает, когда кажется, что есть кто-то «такой же, как я». Гомосексуализм – это и выбор объекта, и идентификация, и он может быть в большей степени тем или другим, как и гетеросексуальность Дон Жуана (глава 8); это одинаковость. Одинаковость – это то, на что указывает слово «гомосексуализм». Психоаналитики не используют термин «лесбиянка», предпочитая выражение «женский гомосексуализм», как будто неосознанно понимая то, что речь, в первую очередь, идет об одинаковости. Истерики, подобно «гомосексуалам», как заключает Фрейд в статье о ревности, паранойе и гомосексуализме в 1922 году, на самом деле являются бисексуалами и в очевидном выборе объекта, и в идентификации, потому что на том уровне, который мы рассматриваем, сестры и братья одинаковы. Братья и сестры занимают одно и то же положение в своей семье. Истерики протестуют против того, чтобы кто-то, занимающий одно с ними положение, уничтожил их, если только они сами не уничтожат этого другого раньше. Успех, то есть убийство другого, может вызвать ужасную тревогу. Психические защиты могут сработать в отношении желания уничтожить или страха быть уничтоженным и сделать их бессознательными, так что они смогут вернуться только уже как аспект конверсионного симптома.

Если мы посмотрим на фантазию об избиении через призму сиблинговых отношений, то она выглядит следующим образом. Первая фаза включает искоренение другого. Следующая фаза – это искоренение Эго как прелюдии к аутоэротическому оргазму. Мужское Эго мальчика исчезает, когда он занимает положение женщины. У девочек уничтоженное Эго психически отсутствует, следовательно, к нему нет доступа⁵. Третья фаза видится как диффузия первой фазы, когда один «другой» становится рядом других. Тем не менее, эти «другие» также не обладают своими собственными особыми характеристиками; все они просто обозначают аутоэротичного субъекта. В интересах полного оргазмического удовольствия третья фаза включает садизм первой и мазохизм второй фазы.

Понять сложный процесс фантазирования будет легче, если привести пример. Во-первых, необходимо упомянуть, что предполагаемое центральное физическое ощущение – это пульсирование возбужденного клитора или полового члена.

Из этого ощущения или для создания этого ощущения человек, занимающийся мастурбацией, создает фантазии об избиении, обращаясь, я полагаю, к реальным или воображаемым сценам с участием сиблингов или сверстников, которые являются конкурентами и которые выступают в этих фантазиях «в роли» детей. На многих языках пенис и клитор называются «малыш». Однако наиболее важным моментом является то, что по мере взросления фантазирующего избиваемый ребенок тем не менее остается ребенком. Кажется, что нельзя представить избиваемого взрослого, даже если садомазохистское избиение является частью реальной сексуальной жизни, как в случае с г-жой X. То, что избиваемый ребенок, обычно сиблинг, не вырастает, означает, что эта фантазия, вероятно, берет свое начало в детстве фантазирующего; фантазия – это статический анклав.

Чтобы проиллюстрировать это, мы можем рассмотреть вопрос об использовании детской порнографии. Такая порнография представляется мне опасной именно потому, что она делает конкретным то, что должно оставаться фантазией. Тот, кто делает порнографию, воссоздает в реальности образ сексуального и физического насилия над детьми, чтобы подпитывать мастурбационную фантазию, которая, вполне возможно, достаточно широко распространена. Если для каждого из нас в той или иной степени характерна фантазия об избиении ребенка, берущая свое начало в нашем детском возбуждении, когда сексуальность и жестокость, связанные с нашими сиблингами и сверстниками, сопровождались физической стимуляцией, то именно эта очень распространенная фантазия и проявляется в детской порнографии. Поскольку создатели порнографии прибегают к конкретизации, существует опасность того, что зритель может потерять границу между фантазией и реальностью. Если фантазирующий пережил в детстве насилие и/или инцест, то у такого человека границы между фантазией и реальностью с большой долей вероятности стерты, и потому в его социальной жизни наблюдается навязчивая потребность повторять (тот, над кем совершили насилие, насилует сам), которая психически проявляется в навязчивости мастурбационной фантазии. Кроме того, существует опасность, что вследствие такой фантазии насильник и тот, кого изнасиловали, поменяются местами, потому что в каждом из нас потенциально присутствуют оба.

«Многосложность» фантазии об избиении ребенка свидетельствует о том, что фантазирующий не занимает одну только позицию: как и во сне, он или она является всеми персонажами сразу, избивающими и избиваемыми, один ребенок или много, наблюдатель и наблюдаемый. Когда в качестве ассоциации ко сну Сара (глава 3) говорит о своем страхе быть обвиненной братом в совершении полового акта, это происходит не только потому, что она, вероятно, желала этого сама, даже если она была его жертвой, но и потому, что, будучи и братом, и сестрой, она переживает желание брата как свое собственное. Не является ли это моделью для полового акта в целом, когда возбуждение другого человека возбуждает, потому что я и другой человек – одно целое? Подобные отношения лежат в латеральной плоскости, они не являются отношениями с матерью или отцом.