В январе, как раз после Рождества, детские шалости внезапно закончились. Рассыпанные по миру осколки великой романовской империи выстрелили парижским меморандумом об объединении всех русских эмигрантов в Российский национальный фронт[18] под занятным девизом «Бог, Нация, Труд!».

Еще более нескучным оказался состав этого триединого православно-национально-социалистического Франкенштейна. Среди главных закоперщиков, кроме давно знакомого Ларионова, — некие Родзаевский, Вонсяцкий и князь Ливен. Первый — генеральный секретарь только что созданной Русской фашистской партии из Харбина, второй — скандальный двоеженец, спонсор Кутепова и заодно лидер Российского фашистского союза со штаб-квартирой в Томпсоне, США. Третий в недавнем прошлом руководитель Латвийского отделения откровенно черносотенного Братства русской правды.[19] Так что в маскотах сборного шапито ходят свастика, православный крест, двуглавый имперский орел и святой Владимир. Причем все одновременно.

Общее у них, судя по радиопередачам из латышской Режици и валящимся с неба листкам, только одно: животный антисемитизм.

Похоже, я оказался единственным человеком в мире, кого испугал факт внеплановой антисоветской консолидации. Советская партийно-хозяйственная элита, судя по газетам, просто не восприняла происходящее всерьез. Фронтом больше, бандой меньше, кто их вообще считает, этих доморощенных борцов за Россию без коммунистов? Что они могут сделать против огромной страны? Мне же послезнание не шептало, а натурально орало в душу: нет и не может быть ничего глупее недооценки идей фашизма. Всего десяток лет, и клевреты дуче и фюрера зальют землю Европы кровью. Да не в переносном, а в самом буквальном смысле этих слов.

Первое время я успокаивал себя: в старом мире большевики продержались у власти целых семьдесят лет; эдакую традицию не сбить с курса пустяком. И мне уж было совсем удалось победить собственные страхи, но тут в тему влез Айзек Бабель, великий писатель и наш с Александрой соратник по «тайному обществу посвященных в историю будущего». Он просто, то есть без всякой особой цели, поделился результатами социологических опросов, просочившейся к нему через Горького (как я ни дулся, дружбу со старым лжецом автор Конармии не оставил).

Картина настроений советской молодежи в свете грядущего расцвета коммунизма выглядела далеко не радужно.[20] В десятипроцентном топе будущих профессий, к моему немалому удивлению, числились учителя. Скучная карьера конторщика привлекала чуть меньше — на нее метили процентов восемь подростков. Длинным трех-пяти процентным шлейфом тянулись инженеры, машинистки, водители, дворяне, попы и прочие экзотические специальности. Комиссарский же пыльный френч поставил оглушительный и обидный антирекорд — всего три десятых процента сторонников! Меньшей популярностью пользовались только военные и милиционеры. То есть советские тинейджеры планировали стать кем угодно, но только не партийными функционерами или их защитниками.

Государство с такой идеологической дырой способен утопить даже поросший мхом зороастризм. Что уж говорить про агрессивный, молодой и, без всякого преувеличения, модный фашизм? Он угроза реальная и смертельная. Пока Ларионов занят междоусобной борьбой, пока его группенфюреры нащупывают подходы к сознанию совграждан, пока его листовки глупы, примитивны и скучны. Пока… а завтра? Как там бишь нынче поют на мотив Преображенского марша?

Ведь на самом деле красиво! С запада стройными колоннами валится парашютный десант на Ленинград, с востока, из самого Харбина, рысит экспедиционный корпус, по центру райкомы сметает повсеместное восстание фашистских конспиративных ячеек. Желтый паук свастики на шпиле Кремля, примирение труда и капитала по итальянскому образцу, «Россия для России», «Союз юных фашисток», «Союз фашистских крошек»…[21] Чуть погодя — священная война за православную веру и воссоединение русских всего мира, секретные лагеря уничтожения недочеловеков, черные клубы над печами крематориев; клеймо национального позора на многие поколения вперед.

Короче говоря, в идеологической борьбе мне теперь приходится подыгрывать красным, как наименьшему злу. Не своими руками — мнение простого рабочего с «Электрозавода» никого не интересует — но посредством Михаила Кольцова. С осени прошлого года этот журналист — четвертый и пока последний хранитель тайны послезнания, иначе говоря, наш с Александрой союзник и соратник. Он все еще не может похвастаться решающей должностью в ЦК, однако как глава акционерного общества «Огонек» и член редколлегии «Правды» вхож в самые высокие сферы, например — чуть ли не пинком открывает двери в кабинет Бухарина.

Чертовски полезная опция. Всего одна записка, за ней короткая беседа, и Кольцов назначен заместителем товарища Рютина, наркома по кинематографии СССР.[22] Да не просто так, а для скорейшего выполнения архисрочного задания ЦК ВКП(б)… нет, не массового производства патриотических широкоэкранных блокбастеров. Партия с моей подачи мечтает о малом, зато реальном: замене киножурналов с беспросветно тупой ура-коммунистической хроникой на полноценные кинофельетоны типа позднесоветских «Фитилей».

Следующим нашим шагом станет…

— Лешка! — вдруг взвизгнула Саша.

Багровоносый любитель прессы таки добился своего — нарвался на чью-то плюху, а затем не придумал ничего лучшего, как завалиться на мою жену. Зажатая в руке болвана газета смела жестяную кружку с остатками чая.

— Что, опять?! — устало пробормотал я, аккуратно выдергивая Александру из-под неуклюже ворочающейся тушки к себе на колени.

— Не опять, а снова, — со смехом подтвердила успокоившая девушка.

— В прошлый раз тебя отбивать пришлось, — я не удержался, потер скулу, с которой только недавно сполз синяк.

— Леш, давай пойдем отсюда! — заметила мое движение Саша.

— Тебе же тогда понравилось? — притворно удивился я в ответ.

— Ты такой сильный!

Совсем девчонка! Ей бы в гимназию, к куклам и поцелуям в щечку. А сейчас… она делает вид что дурачится, а глаза внимательно следят за полупьяной толкотней поборников расовой чистоты. Тогда, в прошлый раз, только метко брошенная ее рукой бутылка спасла меня от жестокого избиения. Против троих вертких шкетов моя сила спасовала.