Комната за двумя замками. Noblesse oblige — по местным меркам мы богачи. Ключи, три поворота на одном, два на другом. Еще один поворот, но уже бакелитовой крутилки выключателя, и в глаза бьет ослепительный свет двадцати пяти ваттной лампочки. Мы наконец-то дома! Осталось только скинуть и засунуть в специальную коробку смердящие конским навозом калоши.
Дом. Странное название для десятиметровой клетушки без всяких удобств, пусть даже она расположена в самом центре столицы СССР. Странное время — февраль 1931 года. Неформального лидера ВКП(б) называют странной фамилией — Сырцов. Странные зарплаты — за первую неделю текущего месяца я получил на «Электрозаводе» чуть более десяти тысяч рублей ассигнациями. Странные цены — залитые сургучем поллитровки рыковки изредка «выкидывают» в госмагах по тысяче. Газеты трубят про странную опасность энтризма,[2] поливают площадной бранью странный французский «Народный фронт»[3]; как будто более опасных врагов у социализма не нашлось.
Хотя о чем я? Для двух миллиардов жителей планеты Земля история течет своими неспешным чередом. Странным все перечисленное кажется одному лишь мне. Алексею Коршунову, обычному студенту, родившемуся двадцать пять лет назад в Екатеринбурге. Один важный нюанс — не том городе, что остался в счастливом имперском прошлом, а наоборот — том, что когда-нибудь случится в будущем. Кто виноват? Выбор широк: дурацкая шутка провидения, игра непостижимых сил природы, демоническая магия или вмешательство высшей технологии. Обычный вечер энергичного 21-го века, обычная прогулка, обычный подъезд обычного дома… секундная потеря сознания. И вот вместо сияющего огнями Петербурга 2014-го года вокруг меня неласковый Ленинград 1926-го.
Четыре года я кутенком барахтался в старом мире. Не скучал, напротив, приключения вышли на зависть режиссерам Болливуда. Отсидка в камере Шпалерки, побег с Соловков в Финляндию через карельские болота, добыча сокровищ Коминтерна из недр банковской ячейки франкфуртского банка, шальные дни и ночи с Мартой, авантюрная турпоездка из Берлина в Ленинград за оставленным в тайнике смартфоном, безнадежные уговоры изгнанного из СССР Троцкого на правый поворот, медвежья игра на бирже. Говоря проще, есть про что диктовать мемуар.
Четыре долгих года под чудовищным грузом ответственности за десятки миллионов до срока оборванных жизней. Голодомор, Великий террор, Отечественная война — не простые слова. Именно за ними история старого мира прячет непостижимые, абсолютно запредельные гекатомбы. У них нет права на существование — у меня нет права выбора. Нельзя спрятаться, нельзя отойти в сторону, нельзя наблюдать. Только действовать.
Четыре бесконечных года ушло на понимание старой как пятый элемент истины: хочешь сделать хорошо — сделай сам. Своим умом. Своими руками. Своей жизнью.
Два фунта лучшего в мире британского тротила, добрая пригоршня пиленых гвоздей, детонатор — и результат неоспорим. Товарищ Сталин лежит в Мавзолее, Киров закопан под газоном у кремлевской стены, Молотов — безуспешно пытается вернуть здоровье на баден-баденских водах. А люди… они по-прежнему работают, пьют горькую; радуются, любят и ненавидят друг-друга. Никто из них не подозревает, что старый мир стерт из реальности. Я верю, новый будет лучше.
Пока я думал о великом, Саша успела скинуть цигейку. Поежилась:
— Бр-р-р! Опять холодрыга!
— Так я ж с утра тебя предупреждал! — Коротко дохнул в сторону: — Видишь? Пара еще нет! Так что не жмись!
— А мне все равно холодно! — упрямо топнула ножкой девушка.
Скользнула ко мне под расстегнутое пальто, зарылась лицом в колючую шерсть свитера, но тут же передумала, потянулась на цыпочках своими губами к моим. Напрасная игра, я знаю прием получше. Подхватить любимую на руки, плотно прижать к груди, так чтобы каждой клеточкой тела слышать стук ее сердца, закружить, захватить жаркое дыхание, и только потом слиться в беспамятстве поцелуя.
Чудесное мгновение тянулось, тянулось, тянулось… пока разум не взял верх над страстью. Встреченная мной в окрестностях города Глухова дочь профессора-археолога Бенешевича и внучка профессора-филолога Зелинского питает нездоровую слабость ко всему чистому. Чистым чувствам, конечно, в первую очередь. Но еще простыням, белью, рубашкам, волосам и шеям. Ей бы жить в благословенном двадцать первом веке, где после трех проведенных на катке часов так легко закинуть шмотки в стиралку и залезть под душ. Увы, здесь вам не там.
Простым поворотом крана горячую воду не добыть. Хорошо хоть холодная есть, и то — лишь потому, что за стенкой — бывшая кухня, теперь разделенная на три условно жилых комнатушечки. Проживающие там граждане и слышать ничего не хотят про собственные рукомойники, мне пришлось тайно выпилить кусок паркета, чтобы без их ведома врезаться в стояки воды и канализации. Жаль с туалетом такая афера не прошла, он, к сожалению, тут один и с противоположной стороны общего коридора.
Весело у нас и с отоплением. В теории дом имеет собственную котельную[4]. На практике она едва удерживает батареи от замерзания. Спасибо за это надо сказать родному жилкому. Осенью, в разгар первого кризиса снабжения, они вместо дров, или всем знакомого подмосковного бурого угля, купили ворованный кокс. Идея в высшей степени здравая, уж лучше иметь нестандартное топливо, чем никакого. Однако проинструктировать истопников никто из ответственных домоуправителей не удосужился. Результат не заставил себя долго ждать — от чрезмерной температуры котел, или что там заместо него, буквально стек вниз, заузив топку до смешного размера. Теперь окна топорщатся трубами персональных буржуек.
Радости данный факт не вызывает — цена дров, истраченных по первому морозу, повергла меня в ступор. В воздух, и надо заметить совершенно буквально, враз вылетела недельная получка квалифицированного специалиста. Хотя надо признать, с деньгами тут вообще все сложно.
Безрассудно энергичную, но абсолютно беспомощную по части экономической науки Яковлеву, невесть каким ветром занесенную прошлой зимой в наркомфины РСФСР, сырцовско-рыковское Политбюро оперативно задвинуло обратно, в вечные замы-по-административной-работе. В свое собственное, насиженное аж с двадцать четвертого года кресло вернулся товарищ Милютин. Профессиональный дореволюционный большевик, участник штурма Зимнего, верный соратник предсовмина Рыкова. По официальной биографии — сын крестьянина-рыбака и кулацкой дочки. По факту новый-старый нарком финансов прекрасно говорит по-французски, по-немецки, и не сильно скрывает своего родства с древним графским родом.
При всемерной поддержке союзного коллеги Брюханова, сей двуличный господин не замедлил провернуть фарш назад, благо, официально НЭП в СССР отменить не успели[5]. Логику финансистов понять не трудно. Совсем недавно, еще буквально вчера, пролетариат не голодал, нивы колосились, гиганты индустрии послушно вздымали к небу стены и трубы. Всего-то претензий да желаний было — назло буржуям ускорить процесс. Не вышло — что ж, не повод унывать. Под старым лозунгом «эмиссия — опиум для народного хозяйства» большевики вернули коммерческий кредит и вексельное обращение. В рамках борьбы с головокружением от успехов обнулили дополнительный «антикулацкий» налог, срезали план обязательных госпоставок и разрешили торговлю продуктами на рынках[6]. В попытке удержать курс закупили за границей серебро и нашлепали новеньких монет[7]. Довели до разумных величин процент подоходного грабежа частников. И уж совсем невесть зачем, разукрупнили главки обратно в хозрасчетные тресты[8].
Ложечки нашлись, но осадочек остался; в смысле, доведенные до полного разорения нэпачи и крестьяне возвращаться на рынки, в лавки и мастерские не спешили. Тем более что о компенсации понесенных убытков и возврате разворованного гэпэушниками имущества никто из партийных сановников не побеспокоился. В результате даже самое простое и жизненно необходимое, то есть продовольственное снабжение городов,[9] налаживаться само по себе не пожелало.
Впрочем, до продотрядов, как в девятнадцатом, дело не дошло. Рекордный урожай зерна[10] позволил увеличить рабочие пайки, до нового года поговаривали даже об отмене карточек; и отменили бы, верно, да побоялись, что дешевый хлеб сразу пойдет на прокорм скота. Так что нэпачам-спекулянтам приходится отрываться на «роскоши»: дровах, мясе, яйцах, самогоне.