Глава девятнадцатая
Но знай: кто соревнуется с чертями в лукавстве, — доведет себя до слез!
Пантелеймон брёл в расстроенных чувствах обратно.
Он уже подходил ко дворцу, как вдруг увидел озадаченную матушку Пелагею — няньку принцессы. Она тоже заметила его и поспешила навстречу.
— Ты куда это, злодей, принцессу подевал, а?! — грозно спросила матушка Пелагея, — признавайся!
Пантелеймон рассеянно развёл руками.
— Э-э-э… Её высочество изволили вернуться, матушка.
— Точно говоришь?
— Вот вам крест! — полушутя, полусерьёзно ответил Пантелеймон.
Матушка Пелагея, прищурив глазки, всмотрелась в лицо Пантелеймона и сказала:
— Ой, смотри у меня!
— Я говорю чистую правду, матушка!
Пелагея развернулась и побежала обратно. Не пробежав и десяти шагов, она оглянулась и возмущённо буркнула:
— И какая я тебе матушка, охальник! — и засмеялась озорным, почти детским смехом…
У Пантелеймона возникло чувство вины перед нянькой принцессы Агнессы и он решил разыскать её.
Ноги сами привели его почему-то к домикам прислуги, где он без труда отыскал каморку Ивана. Дверь была прикрыта, но Пантелеймон ещё издали услышал за ней весёлый смех Агнессы и немного смущённый хохот Ивашки.
«Принцесса в гостях у конюха!!! Он хоть и мой сын, но принцессы так себя не ведут! Это как-то странно!» — раздражённо подумал Пантелеймон. Он не стал входить к ним, постоял немного в смятении и поплёлся во дворец.
А завтра, как и обещал Его величество царь Банифаций, во дворце, в банкетном зале накрыли превосходный стол. И было на нём три тысячи блюд и напитков.
И все, откушав досыта и отпив напитков допьяна, ушли отдыхать, а яства, оставшиеся в большом количестве, были щедро оставлены всей придворной челяди и прислуге всякой до самого последнего мальчика на побегушках.
Бал, как и обещано, тоже был шикарным. По залу порхали молоденькие фрейлины, юные вельможи и гости, солидно выделывали свои неторопливые па седые министры, Советник и сам Его величество.