Кинофильм — это лента. Длинная, длинная лента, на которой тысячи картинок. Каждая чуть-чуть отличается от другой, и потому, когда просматриваешь картинки очень быстро, они как будто движутся. Но когда фильм идёт, тысячи картинок по-прежнему остаются на ленте. Они просто кажутся одной картиной. Существует миллион миллионов кадров, каждый из которых лишь чуть-чуть отличается от соседних, и мальцовые киты движутся сквозь эти кадры, как ожог от сигареты в углу экрана. Каждый кадр — это мир, это вселенная. В одних полным-полно пантер. В других все постоянно танцуют. Некоторые так печальны, что, сдаётся мне, поглядев на них, ты бы расплакалась и не могла остановиться, ибо они намного печальнее этого мира с его перенаселённой Землёй. Ты, Венера, твой возлюбленный, твой корабль, Луна и твой отец — всего лишь один кадр, и кадров этих куда больше, чем двадцать четыре в секунду.
В этом кадре всего один живой мир. И вот тут я умер. Иногда во время смерти мы производим много грязи. Части моего тела разнесло по всем возможным реальностям. Там чешуйка, тут воздушный пузырь, отросток на пляже возле посёлка под названием Адонис. На протяжении смерти меня сотрясали конвульсии. Заболев, я дрожал в лихорадке, и моя лихорадка приключилась не только на этом Плутоне, но и на известном тебе, в городе под названием Прозерпина. Когда я умирал, я кричал от боли, и мой крик слышали не только на этом холодном Марсе, но и в городе под названием Энио. Когда мы болеем, то забываем о приличиях. Мне стыдно.
Если ты умер, как же мы разговариваем? Я мертва?
Я бы предпочёл, чтобы ты не была мёртвой.
Речь о нас обоих, дружок.
Этот осьминог, что сидит рядом с тобой, просто часть моего тела, вынесенная на берег, как и прочие. Он в конце концов растворится, как и остальные. Я бы хотел, чтобы ты смогла остаться навсегда с нами, здесь, на дне морском.
Но я не могу. Мне надо обратно. Есть люди, о которых я должна заботиться.
Ты испарилась в момент контакта. Ты не можешь отправиться назад, только вперёд. «Назад» и «вперёд», в любом случае, бессмысленные слова. Но ты по-прежнему можешь заботиться о тех, кто тебе дорог, если хочешь.
Ты не понимаешь, что такое мальцовый кит. Ты никогда не видела мир так, как видим мы. Кое-где мы выглядим как камера. Как глаз, который делят между собой три женщины. Как история о том, как увидеть и быть увиденным.
[На экране парад изображений и сцен, накатывающих друг на друга, словно волны. ЭРАЗМО в маленькой комнате с эспрессо, на его лице — мука, гнев и изнеможение. МЭРИ ПЕЛЛАМ спит рядом с зелёным существом с львиными лапами. МЭРИ — ребёнок в Оксфорде. ПЕНЕЛОПА оставляет корзину на ступенях большого особняка. ПЕРСИ и ВИНЧЕ спорят из-за сценария, плавая голышом в одном из лунных озёр. ПЕРСИ и ФРЕДДИ ссорятся; ФРЕДДИ убегает с пистолетом ПЕРСИ, стреляет в ТАДДЕУСА ИРИГАРЕЯ, плачет. МОД ЛОКСЛИ и ЭЛДЖЕРНОН Б. смывают кровь с пола. ЭРАЗМО и АНХИС едят печенье на Марсе, смеются. ЭРАЗМО и КРИСТАБЕЛЬ утром бегают трусцой вместе. МАРИАННА спит в морфиновом тумане. МАРИАННА поёт дракону САНЧО ПАНСЕ в лучах обжигающего солнца. СЕВЕРИН, очень маленькая, пытается понять, кто кому рассказывает историю. И много ещё сцен проносится мимо, целые миллионы. Войны, которые в одной вселенной происходят раньше, в другой случаются позже, но всё равно происходят. Огромные ракеты вместо аэропланов; битвы, растянувшиеся из-за транзитных окон и орбит, пока строй флотилий не разваливается на части, которые дрейфуют в ночи; больше и больше; человеческие тела стремятся дальше, за пределы Солнечной системы, наполняясь молоком и звёздным светом, пока из их пупков не прорастают молодые побеги папоротника, на которых раскрываются цветы; праправнуки играют с КЛАРОЙ, не понимая, чем она когда-то являлась; и так далее; пока СЕВЕРИН не начинает плакать; пока она не прячет лицо в ладонях.]
Выше нос, рыбка-ёжик. Просто набери воздуха, сделайся больше размером, чем твоя печаль — испугай её, пусть бежит прочь. Только так и можно жить в этом ужасном старом океане.
[СЕВЕРИН поднимает голову. Она смеётся.]
Почему ты смеёшься?
Я просто… Мне бы так хотелось, чтобы ты повстречался с моим отцом. Я бы хотела ему сказать, что дело и впрямь в ледяном драконе, как ни крути. [Она вытирает глаза.]
Ну ладно, мистер. Включай меня в это кино.
БЛАГОДАРНОСТИ
«Сияние» началось очень просто, с желания написать о том, каково это — расти дочерью создателя кинофильмов. Хотя мой отец в конечном итоге ушёл в рекламу, его страстное увлечение оказало глубочайшее влияние на моё детство. Но каким-то образом эта задумка по ходу дела отрастила щупальца и росла (росла и росла) на протяжении семи лет. За такое время даже самое маленькое существо наберёт множество долгов.
Я от всей души благодарю: Дмитрия, который попросил написать историю, действие которой происходит в мире водной Венеры; Нила Кларка, который опубликовал рассказ, который хотел вырасти большим и сильным с первой строчки; моего агента Говарда Морхайма и моего редактора Лиз Горински за то, что кормили роман шпинатом; Винтера и Файер Ташлин за часы, проведённые в моей гостиной и потраченные на проработку странных и непокорных путей, которыми могла бы развиваться история девятнадцатого века; и Кэт Говард за то, что подарила мне свежий взгляд. Я кланяюсь всем классикам научной фантастики, которые вообразили миры нашей Солнечной системы, какими они не были, но могли бы быть — в особенности это касается Роджера Желязны.
Эта книга обязана Хиту Миллеру большим, чем можно признаваться в присутствии других людей. За перечитывания снова и снова, за выслушивание того, как я опять и опять твержу, что всё получается ужасно, за театральные консультации и структурные советы (я слыхала, что мамочка настоящий мастер в том, что касается структуры), за полуночные сэндвичи с фрикадельками и бесконечные запасы каталожных карточек ему выражается моя вечная благодарность. Я тебя люблю прямо в челюсть.
И, наконец, спасибо тебе, папа, за кино моей жизни.