В результате промышленной революции война стала звучать по-другому. Ураганный огонь и многочасовые перестрелки с укрепленных позиций пришли на смену классической маневренной войне и полевым сражениям, в которых был так успешен Наполеон еще в начале века. Крымская война (1853–1856), Гражданская война в США (1861–1865) и Франко-прусская война (1870–1871) уже предвосхищали будущее. Это были первые войны на истощение, в которых использовалось новое оружие, обладающее колоссальной разрушительной силой.

Когда Лев Толстой (1828–1910) в «Войне и мире» (1865–1869) описывал вторжение Наполеона в Россию, он не понаслышке знал, о чем пишет. Будучи офицером артиллерийской бригады, он оказался на Крымской войне и участвовал в одном из самых знаменитых сражений XIX в. – обороне Севастополя (1854–1855). Окопавшись на своих позициях, русские и союзные Турции англичане и французы вели огонь почти год и потратили за это время более миллиона гранат. «То как будто взрыв потрясал воздух и невольно заставлял вздрагивать, то быстро друг за другом следовали менее сильные звуки, как барабанная дробь, перебиваемая иногда поразительным гулом, то все сливалось в какой-то перекатывающийся треск, похожий на громовые удары, когда гроза во всем разгаре и только что полил ливень»[91], – пишет Толстой о бомбардировке города в одном из «Севастопольских рассказов»[269].

Издававшаяся в Пассау Donau-Zeitung описывала ситуацию в осажденном Севастополе под заголовком «Восточный театр боевых действий». «Нас бомбардируют день и ночь», – телеграфировал военный корреспондент с места событий. Французская армия открыла «сокрушительный огонь» по укреплениям. Во всем городе выбиты окна, улицы усыпаны осколками снарядов. «День еще можно перетерпеть, однако становится невыносимо тяжело ночью, когда уставшее тело просит отдыха, но не может его найти из-за грохота бомб, треска гранат и леденящего душу свиста зажигательных ракет»[270].

Это была первая война нового типа. Британские нарезные винтовки «Энфилд» попадали точно в цель с расстояния 800 м, что в четыре раза превышало дальнобойность русского оружия. Военные историки подсчитали, что за время Крымской войны было сделано примерно 150 млн выстрелов из винтовок и 50 млн – из пушек. Этот конфликт считается первой медийной войной в истории. Благодаря телеграфу новости с фронта достигали Парижа всего за несколько часов – вместо двух недель. Уильям Говард Рассел (1820–1907), один из первых военных корреспондентов, отправлял в Лондон самые свежие сводки с места событий. Пионеры военной фотографии, такие как Роджер Фентон (1819–1869), делали на поле боя снимки, которые распространялись по всему свету. Все газеты постоянно писали о войне, и даже возникающая индустрия развлечений обращалась к этой теме. Большие панорамы из папье-маше, огромные рельефы Севастополя, фотографии Фентона и театральные представления с применением пиротехники привлекали тысячи зрителей в Париже и Лондоне.

В ходе Датско-прусской войны 1864 г.[92] начало намечаться превосходство немецкой оборонной промышленности. В сражении при Дюббеле высокоточная и высокотехнологичная прусская артиллерия нанесла сокрушительный удар по датским войскам. Стальные пушки, произведенные в мастерских сталелитейного магната Альфреда Круппа (1812–1887), наголову превосходили бронзовые датские орудия в мощности и дальности стрельбы. Находясь на безопасном расстоянии, прусские канониры обстреливали противоположную сторону залива Фленсбург-фьорд, и их снаряды сеяли смерть и разрушение, в то время как ядра датских пушек падали в воду Балтийского моря. Разрывные снаряды крупповского супероружия нанесли датским войскам непоправимый урон. Сейчас об этой трагедии живо напоминает музей в Дюббеле (Дания). Его посетители могут услышать звуки сражения – гром пушек, крики умирающих, звуки выстрелов из ручного огнестрельного оружия.

12 апреля 1864 г., за неделю до штурма Дюббеля, одна из статей Kölnische Zeitung представила свидетельство убедительного превосходства прусской артиллерии: «Прежде всего обращает на себя внимание глухой звук выстрела из мортиры, за которым почти сразу же следует разрыв снаряда… Иной звук издают пули – их пение и свист леденит кровь. Со страшным грохотом 24-фунтовая пушка выстреливает разрывным снарядом и поднимает воздушную волну, которая уляжется и отшумит не раньше, чем снаряд поразит свою цель… Более громко и зловеще отмечает свой путь круглая граната; неуклюже вращаясь в кругу дыма или, если дело происходит ночью, в кругу огня, она поднимает ревущую бурю в воздушном океане»[271].

В 1865 г. дармштадтская газета Allgemeine Militär Zeitung рассказывала о производстве новых стальных пушек на заводах Круппа в Эссене. Чтобы отлить предназначенную японской армии пушку весом 400 центнеров, в цехе металлургического завода собрались 800 рабочих. Любопытствующие посетители и журналисты могли наблюдать за рождением гиганта сверху, защищенные стеклом. «Работа при такой жаре требует чрезвычайного напряжения сил и утомляет настолько, что после каждого литья, длящегося менее 10 минут, рабочим предоставляется двухчасовой отдых»[272]. Орудие, представленное в качестве экспоната на Всемирной выставке в Париже, Крупп впоследствии подарил королю Вильгельму I Прусскому, будущему императору Германии. Небесполезный подарок в преддверии близкой войны.

Альфред Нобель (1833–1896) впервые услышал о нитроглицерине в возрасте 17 лет. Отец отправил его в путешествие по Европе, и в 1850 г. в Париже юный швед повстречал итальянского химика Асканио Собреро (1812–1888). За три года до этой встречи Собреро, человек замкнутый и осторожный, получил травмы во время своих экспериментов с пироксилином – он открыл еще никому не известное взрывоопасное соединение. Глицерин, входящий в его состав, сам по себе совершенно безвреден. Это сладкое на вкус вещество, которое используется для изготовления косметических средств и обувных кремов. Однако в результате нитрования он образует потенциально смертоносное соединение: крайне взрывоопасное, чувствительное к ударам и сотрясениям, способное детонировать с невиданной силой. Собреро рассказал Нобелю об этом веществе, слишком опасном, чтобы продолжать с ним экспериментировать. Молодой человек не мог им не заинтересоваться.

https://youtu.be/VHuBS_EFdZE?si=SUhq_PPfpmPrW4Dj

33. Гром пушек

XIX в. Гражданская война в США. Выстрел из орудия Паррота (1861) (реконструкция)

В 1859 г. пылающий энтузиазмом Нобель вернулся в Стокгольм, обустроил лабораторию на территории отцовского предприятия и начал свои эксперименты. Уже на следующий год он опробовал получившееся «взрывчатое масло» (Nobels Sprängolja) на практике – в шахтах Швеции и Рурской области. Взрывов такой мощности не производило ни одно известное человечеству вещество, так что Нобель решил вывести свое открытие на мировой рынок. Однако его коммерческому успеху предшествовала трагедия. Утром 3 сентября 1864 г. в здании фабрики Нобелей на острове Сёдермальм в Стокгольме прогремел сильный взрыв. Погибли пять человек, среди которых был и младший брат Альфреда Нобеля, Эмиль Оскар (1843–1864), как раз в этот момент проводивший эксперимент с нитроглицерином. Обугленные тела младшего Нобеля, ассистировавшего ему инженера, а также мальчика-подростка и девятнадцатилетней девушки, помогавших в проведении эксперимента, разбросало в разные места[273], сообщала Magdeburgische Zeitung.

Несмотря ни на что, фирма продала огромное количество «взрывного масла» уже на старте продаж – слишком велики были преимущества и польза этого опасного вещества. В 1865 г. Альфред Нобель купил земельный участок, расположенный у города Гестхахт близ Гамбурга, прямо у Эльбы, чтобы ускорить отправку нитроглицерина по морю. Построенная там фабрика «Крюммель» стала одним из крупнейших центров производства взрывчатого вещества. Нобель наладил его экспорт по всему миру и активно рекламировал свой товар. Несмотря на смертельную опасность, нитроглицерин оказался в топе продаж. «Патентованное взрывчатое масло Нобеля» подходит «для подрывных работ всякого рода, в том числе под водой»[274], сообщало рекламное объявление в декабре 1865 г. Кроме того, «оно безопасно для транспортировки», уверял Нобель. На самом деле все было совсем не так.

Мощные взрывы, в результате которых погибли и пострадали множество людей, прогремели в 1865 г. в Нью-Йорке, в 1866 г. – в Панаме, в 1867 г. – в Сан-Франциско. 5 ноября 1865 г. портье отеля «Вайоминг» в Нью-Йорке выбросил из окна загоревшийся ящик с образцами товаров из Гамбурга. Взрыв сотряс весь Гринвич-Виллидж. Каким-то чудом пострадали лишь 29 человек. «Мистер Корнелиус Стивенс, молочник, в тот момент как раз проезжавший мимо “Вайоминга”, был оглушен, изувечен и найден на улице истекающим кровью»[275], – писала на следующий день газета New York Times. Пять месяцев спустя из-за несчастного случая в порту произошла катастрофа в Колоне (Панама). Там взорвалось британское грузовое судно «European», перевозившее нитроглицерин. «Более 60 человек убиты, ранены и пропали без вести, – сообщала New York Times 21 апреля 1866 г. – Два причала и складские помещения Панамской железнодорожной компании разрушены… ущерб колоссальный». Порт был разрушен до основания, ксилографии с изображением места происшествия облетели весь земной шар. Удивительно, но катастрофы не уменьшили объем продаж. Скорее, напротив, они продемонстрировали всем силу, скрытую в новом взрывчатом веществе. Прогресс был делом рискованным, и это принималось в расчет – как и сопутствующий шум и грязь.

Самого Нобеля взрывная сила нитроглицерина одновременно восхищала и ужасала. Сделать это вещество безопаснее стало главной его целью – не в последнюю очередь потому, что очередной несчастный случай коснулся его лично. 12 июля 1866 г. взлетела на воздух только что открытая им фабрика в Гестхахте. Причиной стало, очевидно, самовозгорание взрывчатого вещества. Восстановив разрушенное, с октября 1866 г. Нобель из соображений безопасности переносит свои эксперименты в плавучую лабораторию на Эльбе, напротив фабрики. Предположительно, дальше ему помог случай. Сосуд с нитроглицерином якобы протек при транспортировке, и капли взрывчатого вещества попали на кизельгур («горную муку»), которым в целях амортизации была покрыта грузовая платформа вагона. Получилась вязкая масса, которую один из рабочих показал Нобелю. Это был прорыв: смесь обладала взрывной силой нитроглицерина, но была устойчива к толчкам и ударам. Изобретенный таким образом динамит начал свое триумфальное шествие по миру. До сих пор нет уверенности в том, что эта история правдива. Сам Нобель до конца своей жизни отрицал, что его изобретение является лишь результатом случайного стечения обстоятельств. Коммерческий успех динамита стал основой его мировой известности, богатства, а впоследствии – основанного им Фонда Нобеля. Если в 1867 г. его фабрика произвела около 11 т динамита, то всего три года спустя она производила уже почти 800 т. Нобель основал более 90 фабрик по производству динамита во всем мире, его имя стало легендой.

Однако при его жизни динамит вовсе не предназначался для ведения боевых действий. Гудящие гранаты, снаряды для мортир и пушек начинялись другим веществом – тротилом (тринитротолуолом). Различие между двумя типами взрывчатых веществ, изменивших мир, очень простое: если динамит представляет собой смесь нитроглицерина с другими веществами, тротил – это одно химическое соединение. Его впервые синтезировал в 1863 г. немецкий химик Юлиус Вильбранд (1839–1906), и случилось это в том же самом Крюммеле, где два года спустя началась мировая слава Альфреда Нобеля. В XX в. ужас стали измерять в тротиловом эквиваленте.

Навязчивая мелодия в голове Генриха Гейне

Из шума музыка растет,

И шумом кажется нередко.

Вильгельм Буш

Гигантомания была приметой века – ей были подвластны и культура в целом, и музыка в частности. Соответственно запросам эпохи композиторы-романтики постоянно увеличивали состав оркестров и вводили в него новые группы инструментов. Уже Людвиг ван Бетховен порвал с привычными piano и mezzoforte[93] венской классики и обратился к действительно сильным средствам музыкальной выразительности. Гектор Берлиоз (1803–1869), Густав Малер (1860–1911), Рихард Штраус (1864–1949) и – последний по списку, но не по значению – Рихард Вагнер (1813–1883) сочиняли мощные композиции, в которых слушателей впечатляли не только гармония и мелодия, но и сама сила звука. В музыке позднего романтизма доминировали медные духовые инструменты и литавры. Струнные и деревянные духовые инструменты вводились в оркестр в двойном и тройном количестве, а в хоре могли петь до 300 человек. Вплоть до рубежа XIX–XX вв. композиторы непрестанно наращивали численность групп медных и деревянных духовых, дополняя их почти экстремально громкими инструментами, вроде бас-кларнета или тубы. Венские классики располагали всего двумя валторнами в оркестре, а в помпезных сочинениях Рихарда Вагнера бывает задействовано и восемь.