Пальцы её спокойно перебирали струны, тихий голос задушевно пел. Огонь в печке весело потрескивал, аккомпанируя исполнительнице.
Агния закончила петь, и прижала струны рукой. Обвела взором притихших и задумчивых слушателей.
— Всё это конечно, хорошо: любовь там, и всё такое прочее… — поднялся Коля, — но вот как-то за душу не берёт!
Сидящие вокруг шумно запротестовали:
— Огонёк, не слушай ты этого крокодила сиамского! Хорошо ты поёшь!
Андрей же, нахмурив брови, решительно лапнул Кольку за ремень и рывком подтянул к себе.
— Да не, мужики! Я не об этом, — силясь перекричать остальных, объяснял свою позицию Колька, и одновременно пытаясь отпихнуться от Андрея, — я ж не об этом!! — для убедительности он взялся рукой за ворот своей гимнастёрки, — я о том, что песня женская… ну, про поцелуи там, про страдания девичьи.
— Да пошёл ты к чёртовой бабушке, знаток! — заголосили все хором, но вразнобой.
— Я о чём? — не унимался старший сержант Никишин, — песня-то хорошая, слов нет, но! — он поднял палец, — дореволюционная. И не отвечающая нынешним запросам обчества.
— Да заткнись ты, искусствовед! — его сзади дёрнули за ремень, насильно усаживая на скамью.
— Огонёк! — перекрикивая поднявшийся гвалт, он обратился к сидящей с гитарой в руках Агнии, — ты не обижайся, а лучше исполни-ка нам что-нибудь этакое, — он пошевелил пальцами, — вот чтобы душа сначала развернулась, — он развёл широко руки, — а потом свернулась.
И он свёл свои волосатые ручищи обратно, обхватив себя руками, натурно показывая, как, по его мнению, должна свёртываться душа.
— Вот скажи, Огонёк, ты не про этих там девиц старорежимных, а про лётчиков песню знаешь?
— Ну, может, и знаю… — усмехнувшись, дёрнула Агния плечиком.