– Это мое достоинство! Я помогаю и вам, и себе. Вряд ли кто-то из-за оценок вообще захочет с вами спать! Так что замолчите и расслабьтесь. Не люблю, когда говорят под руку. Получайте удовольствие, – сказал он и перешел на шепот. – Мы ведь не хотим проблем?
– Боже! Что же это на меня нашло? – молвила Щедрова, устав сопротивляться. – Нет! Никогда и ни за что я этого не сделаю! Лучше ты, похотливый гад, вылетишь отсюда с треском! Только одного тебе и надо! – она вновь попыталась вырваться, но Алеша не готов был прерываться и не стал упускать добычу.
Когда училка соскочила, он больно схватил ее за руку, зажав между стенкой и своим телом:
– А вот и нет, дорогуша! Не смей! Так от меня еще никто не отказывался и впредь такой хуйни не будет, – ощетинился он. – Что же вы делаете? Я же весь к вашим услугам. Я всегда вас хотел, еще с вашего первого появления у нас… в седьмом классе, помните? Как же вы не прониклись ко мне? Как же так – вы не хотите самого клеевого парня в школе? Идите же ко мне, – шептал он. – Расслабьтесь!
Екатерина Викторовна повторила попытку отбиться, но Вершинин был раз в пять сильнее, поэтому не выпустил ее, приготовившись, как и было задумано, трахать математичку. Силы оставили Щедрову. Леша взял ее на руки, оперев об стену, и принялся покрывать поцелуями ее грудь и шею, постепенно опускаясь все ниже… Математичке оставалось только отворачиваться, зажмуривать глаза и терпеть все издевательства своего насильника. А Вершинин измывался над ней со всей присущей ему фантазией.
В первые минуты приставаний Екатерина Викторовна всеми силами старалась найти что-нибудь, чем можно было ударить Вершинина по башке и выбежать из кабинета, но вскоре она позабыла и об этом. Ее разум был затуманен: ее истязали и физически, и морально. После этого она уже не могла нормально жить, зная, кто и как над ней издевался… и где все это происходило. Не жить ей теперь спокойно и полноценно после того, что с ней сделали…
Алекс был непреклонен и делал свое дело мастерски, без скованности и стеснения, без капельки приличия и сожаления, как и подобает истинному ловеласу – он делал все, как привык. Вершинин без всякой опаски и задней мысли изнасиловал свою учительницу, после чего, удовлетворившись, быстро дал задний ход, будучи уверенным в том, что добился своего.
Заплаканная Екатерина Викторовна тоскливо сидела за партой и молчала, взявшись за голову. После произошедшего такой стойкий и жизнерадостный человек, как Щедрова, вдруг превратился в унылую и плаксивую девчонку. Одно событие поломало ее безмятежную жизнь всего за несколько не совсем приятных мгновений. И виновником этого события стал Леха, который в очередной раз использовал человека, прожевал и выплюнул, собираясь через пару минут величаво исчезнуть из сломанной женской жизни, оставив в ней огромную рану, которая будет кровоточить и напоминать о себе постоянно.
Самопровозглашенный вершитель судеб копошился позади класса, одеваясь и приводя себя в порядок. Сделав дело, он с довольным видом собирался откланяться. Леша первым прекратил молчание, стараясь подбодрить себя и развеселить угнетенную учительницу – его так и тянуло напоследок поиздеваться над ней, отомстить за то, что она так долго мурыжила его здесь.
– Запомните меня, Екатерина Викторовна, таким! После выпускного мы вряд ли увидимся, поэтому причинять боли вам я не стану, – застегивая рубашку, Вершинин гордо твердил. – Никто – можете даже не сомневаться – из живых существ не узнает о нашей связи, о нашей маленькой интимной сделке.
В этой игре Леха победил, правда, кое-чем пренебрег, как и всегда – жизнями и чувствами других.
Он подошел к училке и поправил рукой ее растрепанные волосы:
– Вы ведь не сердитесь на меня? Что ж поделаешь – такой вот я, Алексей Вершинин! Я привык добиваться желаемого: любой ценой… любыми жертвами – это мое конкурентное преимущество. Может, мне и чуждо что-то человеческое, но это часто не так существенно на фоне всего грандиозного, что я могу сделать. Я делал свое дело – вы тоже выполняли свою работу. Все нормально, – Леха подумал, махнул рукой и добавил. – А деньги я вам все-таки оставлю, – он отсчитал деньжат из пачки, вынутой из кармана, и кинул их на учительский стол. – Это, конечно, против моих правил. Я никому ничего не даю – мне дают в основном, – засмеялся он, – но что уж тут поделаешь – придется сделать исключение. Уважение к учителям, так сказать. Школьные годы – золотые годы! И все такое прочее. В школе ведь я так изменился… так повзрослел, – многозначительно произнес Вершинин и задумался. – Теперь ваша часть сделки, Екатерина Викторовна – я надеюсь на вас, – подмигнул он на прощание.
Екатерина Викторовна подняла на него свои измученные глаза, полные слез и грусти. Ему внезапно стало брезгливо смотреть на нее – он резко перевел взгляд в сторону.
– Вы тоже меня поймите – я же понял ваши чувства, – Леша не понимал, чем так расстроена математичка. – Не стоит беспокоиться из-за этого – просто забудьте, примите как должное. Поверьте, я это сделал не из-за корысти или какого-то маниакального влечения. Честно сказать, мне было неприятно на душе, как и вам. Я сделал это ради дела… и вы тоже, – произнес Вершинин, а потом решил уйти, не задерживаясь и не поддаваясь смазливой и душещипательной обстановке.
– Хватит, Вершинин, хватит! – шептала Щедрова, опустив голову. – Ты надругался надо мной… Ты сделал то, чего добивался… Уходи отсюда прочь… и ничего не говори…
Он покидал математичку навсегда, но, когда выходил из кабинета, то все же не удержался: его ехидная и вычурная издевательская улыбка все-таки мелькнула на лице, а его подлый взгляд загорелся с новой силой. Он направлялся свершать новые дела, был готов решить любой вопрос, любую проблему. Вершинин удалился, довольный собой.
Когда Леша шел по школьным коридорам, то его уже не посещали веселые и радостные воспоминания, как это было прежде. В знакомых и родных помещениях школы, где у Лехи прошло 11 лет его жизни, ему вдруг стало мерзко находиться – хотелось поскорее вырваться на свободу. Вершинин обхватил себя руками, будто замерз, и поспешил убежать из школы, с которой его больше ничего не связывало, кроме выпускного и еще нескольких экзаменов, один из которых и толкнул его на это преступление против тела, души и разума – он старался не думать об этом, прекрасно понимая, что трояк по математике ему обеспечен.
Как только Вершинин вышел из кабинета математики, Екатерина Викторовна Щедрова расплакалась, как малолетняя девочка, тягая себя за волосы и стукаясь головой и руками об парту – так погано было у нее на душе. Она почувствовала себя никчемной вещью, которую использовали и выкинули гнить на помойку. Она почувствовала себя оскорбленной и униженной, почувствовала, как в ней погубили ангела, чистую душу, будто ножами изрезав и изгнав ее вместе со всеми светлыми мыслями и настроем жить и радоваться этой жизни. В оставшееся внутри пустое пространство залили вязкую грязь и ненависть ко всем и ко всему, что ее окружает и что пытается прикоснуться к ней. Щедрова ощущала себя раздавленной, грязной, падшей женщиной, которая отныне никогда не станет прежней. Ей было тошно от всего, тошно от себя; все существенное для нее стало вдруг несущественным, безразличным, а все важное и дорогое сердцу превратилось в ненужный мусор, отошедший на второй план. Ей ничего более не хотелось; она и не могла ничего делать, потеряв желание заниматься любимым делом, утратив смысл жить и учить – зачем верить в жизнь, если она вот так вот позволяет себе вытирать об тебя ноги, считает тебя недостойным, не нужным никому существом. Только Алексей Вершинин, «человек без сердца», по словам директора Савина, мог именно так в одночасье сломать человеку жизнь и веру в эту жизнь.
Учитель математики поняла, что своей наглой, мерзкой и изощренной выходкой мажор Вершинин сломал ее. В ее глазах разрушился и перестал существовать весь дивный мир – все навалилось одновременно: невезение, размолвка с молодым человеком, неприятности на работе. Екатерина Викторовна пребывала в шоке, балансировала на грани безумия, душевного расстройства, которое уже не раз толкало ее на попытки бросить все и покончить с собой, хотя по ней и не скажешь, что ее вообще могут одолевать такие мысли. Но после Вершинина все ее радости стали воспоминанием из прошлой жизни. Нынешняя жизнь для нее в один щелчок стала пошлой, никчемной, дешевой штукой, где все подряд используют, подставляют и бросают ее.