Через год Алексеев вновь иллюстрирует Пушкина. Теперь это «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Издательство – A.M. Stols. Maestricht & Bruxelles. 1930. В выходных данных указано: отпечатано в сентябре 1929 года. Перевод на французский Г. Вылкомирского. Тираж 225 экземпляров.

Пушкин сочинял каждую повесть, пародируя в подтексте направления, прочно утвердившиеся к тому времени в русской литературе: в «Выстреле» и «Гробовщике» – романтизм, правда, в «Гробовщике» ощутимо влияние и готических повестей; «Метель», «Станционный смотритель» и «Барышня-крестьянка» – сентиментализм в духе Руссо и Карамзина. Но российская реальность во все века легко разрушала привычные схемы. Пушкин «играет», казалось бы, уже отработанными литературными сюжетами: неожиданный поворот вполне реальной жизненной ситуации приводит традиционную любовную историю к непредсказуемому, опровергающему все литературные схемы финалу. Л.Н. Толстой семь раз с восторгом перечитывал «Повести Белкина», находя в них доведённую до совершенства «гармоническую правильность распределения предметов»[70].

Алексеев создаёт шесть акватинт – фронтиспис и пять иллюстраций на вклейках. Иллюстрации решены как цикл мизансцен с психологически точно прописанными портретами персонажей и пейзажем – с метелью и тройкой. Это совсем иное решение, чем в «Пиковой даме», да и рассказы иные. Фронтиспис, окрашенный в ночные тона, завораживает бархатной чернотой – густой, плотной, глубокой. Теперь на нём не портрет автора, а целая композиция. Непросто различить профиль Пушкина и тени будущих героев. Белым – оконное перекрестье вверху. И белым контуром на переднем плане выделен общий для поэта и художника символ: то ли «кот учёный» из «Руслана и Людмилы» (это слишком милый котик, чтобы он кого-то преследовал!) то ли чёрный кот, преследовавший Алексеева с детства, когда он начал ощущать таинственность окружающего его мира. Когда он оставался один в темноте, у него возникало ощущение: «демон подстерегает»: «Я боялся. Не призраков, в которые не верилось при свете дня. Я был знаком с этим страхом со временем визита чёрного кота мадам Макмиш».

Французский составитель, обратившись к «Повестям Белкина» спустя сто лет после их написания, расположил тексты в той последовательности, в какой они рождались у Пушкина: первым стал «Гробовщик» (Пушкин, готовя сборник к изданию, изменил их порядок, предпочтя начать с «Выстрела» и закончить «Гробовщиком»). В первой иллюстрации к «Гробовщику» художник отказывается от изображения главного героя. Это сон гробовщика, пригласившего в гости покойников, похороненных в сделанных им гробах. Алексеев, отзываясь на пушкинскую стилистику и помня о европейских средневековых аллегорических «плясках смерти», изображает компанию мертвецов, пожаловавших в пустую избу. В центре композиции «отставной сержант гвардии Пётр Петрович Курилкин», «которому в 1799 году» гробовщик «продал первый свой гроб – и ещё сосновый за дубовый». Недаром Толстой подметил в повестях некую насмешливость Пушкина – «несерьёзное отношение к лицам». Добродушная ирония пронизывает иллюстрацию, Алексеевым чутко уловлена пушкинская интонация: «череп его ласково улыбался гробовщику», «кости ног бились в больших ботфортах, как пестики в ступах»: улыбающийся скелет сержанта с трубкой в зубах, треуголке и огромных ботфортах, костлявой рукой привычно отдаёт честь недобросовестному хозяину. У деревянного сруба срезана передняя стена: в полутьме, под неясным лунным светом, белёсо мерцают спилы дубовых брёвен, мягкой белизной отдают кости скелета. Над срубом сгустилась бархатистая тьма, в которой, словно предвещая тему метели, сыплются сверху пушистые крупные белые хлопья снега. В этой работе художник впервые прибегает к приёму, который затем станет его открытием, – к прозрачности пластических форм: фотографы называют его двойная экспозиция. Из полутьмы чуть заметно проступают тени ещё четырёх обманутых гробовщиком покойников – художник ограничивается полупрозрачными сутулыми чёрными спинами и нервными нетерпеливыми руками. У Пушкина: «Комната была полна мертвецами. Луна сквозь окна освещала их жёлтые и синие лица, ввалившиеся рты, мутные, полузакрытые глаза и высунувшиеся носы».

В следующей гравюре к «Барышне-крестьянке», лирическом портрете главной героини, переодевшейся крестьянкой, в смягчённых славянских чертах, сияющих влюблённостью глазах, высоком чистом лбу мы заметили портретные черты жены художника. Наше предположение подтвердилось. На одной из алексеевских гравюр, хранящихся в швейцарском архиве, стоит его автограф: «Мадам Гриневская в образе Акулины, неизданное, 1925». Видимо, в иллюстрации к «Барышне-крестьянке» художник использовал этот ранний гравированный портрет жены[71]. «Лиза примерила обнову и призналась перед зеркалом, что никогда ещё так мила сама себе не казалась».

Портретно изображён и ещё один герой – Сильвио из повести «Выстрел», подчинивший всю жизнь романтической идее мести. Нервно изогнувшийся, в чёрном цилиндре, чёрном фраке, с резко выделяющимися на чёрном лице белками глаз, он ассоциативен с Пушкиным на форзаце к «Пиковой даме». В сжимаемом в руках пистолете возможен скрытый намёк на дуэль на Чёрной речке. В иллюстрации к «Станционному смотрителю» – нежный любовный дуэт: гусар Минский, прикрывший глаза, и Дуня, ласкающая кудрявые волосы возлюбленного. Они увидены глазами забытого дочерью отца. Театральными кулисами справа и слева в иллюстрациях к «Станционному смотрителю» и «Барышне-крестьянке» нависают шторы, создавая иллюзию театрального занавеса.

Завершает книгу безнадёжный звук роковой метели: русская тройка в сложном ракурсе, напрасно пытающаяся найти дорогу в снежном буране, и тревожно кричащая над нею птица (впервые образ чёрной птицы как символ трагедии появился у Алексеева в последней иллюстрации к «Запискам сумасшедшего»). И «Гробовщик», и «Станционный смотритель», и «Выстрел», и «Метель» при всём стилистическом разнообразии слиты интонационно благодаря главенствующему чёрному цвету, который здесь звучит ностальгически.

Филиппа Супо поражала оригинальность подхода, используемого художником: «Я не хочу сказать, что Алексеев наивен, – напротив, мне он иногда кажется излишне интеллектуальным. Разработанный им метод одновременно рационален и логичен. Прежде, чем приступить к работе, художник пытается пластически представить то, что он хочет изобразить. Только тогда, когда замысел станет вполне осознанным, художник может позволить себе некоторый лиризм и сосредоточиться исключительно на процессе исполнения». Супо одним из первых становится популяризатором творчества Алексеева. Он готовит об его искусстве обширную статью: «29 ноября 1928. Мой дорогой Алёша, я позвонил Хильсуму по поводу статьи. Будьте добры, зайдите к нему как можно скорее, если можете, завтра утром, чтобы договориться с ним относительно репродукций, которые вы хотите увидеть напечатанными. Я, к сожалению, не мог ему ничего об этом сказать. Было бы полезно захватить с собой гравюры или литографии, репродукции которых вы хотите увидеть».

В опубликованной статье Супо приходит к выводу: «Алексеев поднимает искусство гравюры до высоты настоящего искусства». Его личность отражается в каждой иллюстрации. Художник посвящает себя работе самозабвенно, «живёт только для того, чтобы меняться». «Сюжетная композиция абсолютно не влияет на его выбор. Он, прежде всего, пытается проследить общую атмосферу книги». Визуально расширяет толкование книги, считая: задача книжного графика – «предложить читателю новое прочтение, вести его за собой или дистанцироваться от своей собственной концепции. Такое отношение может быть опасным или просто раздражающим, но единственным, дающим ему возможность считать себя иллюстратором».

Алексеев делает сюрреалистические портреты самого Супо в 1927-м в акватинте для французского издания (а потом к американскому изданию) книги «Негр» и свободным, лёгким пером, несколько гротесково – поэта в шляпе и с бокалом – для сказки «Король жизни» в 1928-м. В одном из писем Супо предлагал: «Дорогой Алёша, мне нужно увидеть вас как можно быстрее, так как я могу устроить вам заработок в 200 франков. Речь идёт о моём портрете для издательства "Cahiers libres", Вы окажете мне большую услугу».

Восемь рисунков пером Алексеев сделал для прозы Супо «Негр» (выпущенной нью-йоркским издательством Macaulay and Co). Филипп внимательно следил, чтобы американский издатель не забыл ему выслать гонорар: «Я уже обращался повторно в Нью-Йорк и вот письмо, которое я получил вчера вечером. Перевожу: "Что касается чека для Алексеева, его отправление, к сожалению, было задержано, хотя я просил послать его немедленно. Я узнаю, было ли это сделано, и распоряжусь о его отправке. Не помню, говорил ли я вам, как мне понравились его рисунки". Будем же надеяться, дорогой Алёша, это самый надёжный издатель из всех, кого я знаю».

Не будем забывать, что 1928 год посвящён Алексеевым подготовке к «Братьям Карамазовым» и их грандиозному осуществлению. Они будут готовы, как было сказано, уже к марту следующего года.