– Я сказала Кристине, что она может отсутствовать столько времени, сколько ей понадобится. Если бы я знала, насколько тяжело болен ее отец, я бы настояла на этом. И я неоднократно говорила Кристине, что в списке ее приоритетов на первом месте должна быть семья.

Я смотрела на нее в мучительном недоумении. Она ведь знала, как тяжело болен папа. Потому я и просила Люси заменить меня. Мне вспомнилась сцена в ее кабинете перед поездкой в Нью-Йорк. Вы ясно дали понять, каковы ваши приоритеты, бросила она. И презрительно добавила: Разве вам не пора бежать домой, к своей семье? Но в конечном итоге решение приняла я. Трусиха, не посмевшая прекословить ей.

– Да неужели? – Мистер Мейтленд не поверил ни единому ее слову. – А она, стало быть, пропустила ваш совет мимо ушей. Это не похоже на ту миссис Бутчер, которую мы видели здесь, в суде, – на женщину, которая никогда не отвечала вам отказом.

Мина кивнула, словно соглашаясь с ним.

– Размышляя над ее решением отправиться со мной, а не остаться с отцом, я пришла к выводу, что ей было страшно. Остаться было бы слишком мучительно.

Я увидела, как она посмотрела сначала на присяжных, потом на меня. На ее лице было написано неподдельное беспокойство. Теперь-то я понимаю, что она, по сути дела, выбирала следующее оружие и чистила его, чтобы потом с хладнокровной точностью вогнать мне под ребра.

– Жаль, что мне не удалось объясниться с Кристиной пораньше, – возможно, я сумела бы уговорить ее обратиться за помощью. Под ее внешней практичной деловитостью скрывается крайне ранимая натура. Я увидела ее однажды мельком, когда она рассказывала мне о смерти своей матери. Это было вскоре после того, как умер мой отец, в момент редкой доверительности между нами. Мать Кристины погибла в аварии, когда Кристина была еще ребенком. И она считала себя виноватой в ее смерти. Подробности в настоящий момент неуместны, скажу только, что чувство вины не давало ей покоя. Так что да, мистер Мейтленд, хоть я, возможно, и не сумела позаботиться о ней должным образом, но я ни в коем случае не настаивала, чтобы она сопровождала меня в той поездке в Нью-Йорк, – совсем напротив.

Я выскользнула из собственного тела, взглянула на себя сверху вниз и задумалась, кто она такая, эта женщина в бледно-лимонной блузке, со стиснутыми на коленях руками. Увидела седину вдоль пробора, где отросли волосы и стал виден их натуральный цвет. Многое из того, что я услышала на суде за несколько недель, явилось для меня неожиданностью, но самой большой из всех – как Мина изобразила меня. Неадекватной. Отчаявшейся. Неуравновешенной. Порой даже посмешищем. Тогда я и поняла то, чего не сознавала раньше: линия защиты Мины Эплтон строилась главным образом на очернительстве, психологическом уничтожении меня как личности. Скорее всего, она знала об этом с самого начала. А я позволила себя использовать. Сыграла ей на руку.

– Я понимаю, миссис Эплтон, насколько вам может быть полезен такой самоотверженный человек с обостренным, глубоким чувством преданности и «ранимой натурой». Тот, кого легко убедить сделать все, о чем вы попросите. К примеру, избавиться от материалов, которые могут инкриминировать вам, удалить записи в вашем ежедневнике, а потом солгать под присягой в суде ради вас.

– Нет-нет! У Кристины есть голова на плечах. Она считает себя незаменимой и на все сто процентов предана своему делу. В этом я ее не виню, мистер Мейтленд. Однако Кристина ни за что бы не солгала – ни мне, ни кому-нибудь еще, если уж на то пошло. Это просто не в ее характере. А удаление записей из моего ежедневника… да, странный поступок. Но непорядочный? Нет. Она, как я уже сказала, была сама не своя. Просто случился сбой. В ее жизни выдался трудный период. С каждым из нас такое случается, верно? Кристину нельзя считать ни лживой, ни непорядочной. Какими бы необоснованными ни выглядели ее действия, я уверена в чистоте ее намерений. Она честный и добрый человек. Сознательно она не причинила бы вреда никому.

– Вы рисуете портрет женщины, доведенной до отчаяния, миссис Эплтон. Той, которая готова на все, лишь бы угодить вам.

– Нет. Это несправедливо по отношению к Кристине. Она старательная, преданная делу, трудолюбивая женщина, которая очень гордится своей работой.

– Так преданная делу и трудолюбивая? Или непредсказуемая и склонная к паранойе? Которая из них, миссис Эплтон? Вы называете действия миссис Бутчер сбоем, и этот сбой оказался чрезвычайно удобным для вас. Если она действительно настолько «непредсказуема», как вы утверждаете, трудно понять, почему вы продержали ее у себя на работе так долго.

– Я доверила бы Кристине собственную жизнь. И жизнь моих детей. Но в тот период она вела себя странно. Дело не только в путанице с коробками из архива или ежедневником – примерно в то же время она допустила немало других ошибок, и еще одному моему секретарю, Саре, пришлось устранять последствия. Я очень привязана к Кристине. Она совершила ошибки, вот и все. Мы все ошибаемся.

Да, мы все ошибаемся, Мина.

Всем присутствующим в зале я казалась именно такой, какой она описала меня. Жалким, одиноким созданием, которое заполняет свою пустую жизнь лишь работой. Ненадежным, никчемным, нечестным. Даже вызывающим гадливость, жутковатым, способным действовать за спиной у своего начальства и обольщаться насчет собственного статуса. Я отдавалась работе на все сто процентов, однако этого ей все равно было мало.

А какое впечатление производила сама Мина? Эта женщина, утверждавшая, будто привязана ко мне? Впечатление щедрой, справедливой работодательницы, готовой сквозь пальцы смотреть на мои недостатки. Хранившей верность мне – несмотря на то, что любой другой, менее отзывчивый и понимающий работодатель отделался бы от меня давным-давно.

Как потешались газеты всякий раз, упоминая обо мне!