Граф сам понимал, что брак Фила с Джессикой выглядел очень плохо. Особенно, его окончание с побоищем Мама-Дочка, сломанной челюстью и заявкой жены на изнасилование несовершеннолетней.

Кроме того, Верена была свидетельницей того, как Ральф истязал ее мать, а Филипп намеренно не клал бедную женщину в больницу, чтобы брат не отобрал у него опекунство над ее деньгами.

Перед тем, как граф согласился пойти к Верене, все было уже готово для передачи в суд. И дневники Джесс и свидетельства людей, с которыми она делилась желанием забеременеть. И история лечения. И свидетельства дочери, о том, как именно это сводило ее с ума. И последняя беременность. И многочисленные записи бесед с психиатром. И документы из госпиталя, куда привезли Верену. И скандал со Стеллой, и все-все-все.

Если дело передадут в суд, его сыновьям повезет, если их не посадят. Деньги они потеряют. Все.

– Они хотят все немедленно? – Ральф, как обычно, сообразил первым.

Было у него это сверхъестественное, уличное чутье, которого не было у Филиппа, или, просто умение размышлять. Себастьяну было не по себе. Он глубоко сожалел, что решил проявить лояльность к причудам своих любимчиков, не вникнув в курс дела. Если бы он хоть половину из всего знал! Да он бы хлыстом загнал Фила в церковь и велел Ральфу обвенчать его с Ви.

– Да, они хотят все, – подтвердил граф разглядывая сына. – Те деньги, что вы одолжили и не вернули. С процентами. Вы можете, конечно, попробовать пойти в суд, чтобы затянуть расплату, но… Верена до сих пор несовершеннолетняя. Стоит ей раз расплакаться и сказать, что вы обещали на ней жениться и она верила, а потому врала, суд даже не накажет ее за все эти лжесвидетельства. Накажут вас. Обоих. И я вас заверяю, ребятки: как опекуны, вы не имели права даже дрочить на нее в фантазиях. Не то, что в самом деле с ней спать!

– Штрассенберг не идет против Штрассенберга, – буркнул Филипп.

– Верена – последняя из Броммеров, – безжалостно напомнил отец. – Рассказать тебе, как вел свой бизнес Симон? Как он продал свой титул богатому еврею, а потом продал его самого? Вот то-то же. Если ей дадут волю, Верена тебя порвет.

– Это все из-за Иден.

– Естественно, что из-за нее! Не из-за тебя же, трус ты проклятый. Знаешь, я даже рад, что ты женишься на этой козе с кудельками. Она – не нашего круга и будет здорово, если ты со временем тоже прекратишь в нем бывать.

Филипп вытаращил глаза.

– Серьезно?! Ты от меня откажешься?

– А что мне делать с неумным мерином?! Ни в езду, ни на племя. Какой мне от тебя прок?! Только и делаешь, что позоришь меня, вынуждая спасать твою никчемную шкуру! Даже смелости не хватило признаться девке, что женишься на другой. Мне на тебя смотреть противно, Филипп! И видит бог, если бы я мог все вернуть назад, я не позволил бы тебе здесь остаться.

– Поверить не могу! – повторил Филипп в такой ярости, что Себастьян едва сдержался, чтоб не швырнуть ему в лицо пресс-папье. – Ты от меня отрекаешься в угоду Элизабет?! Ты граф или кто?

– Кто я?

Почему-то снова вспомнилось, как та бедная дурочка Селеста рыдала в кабинете Мариты, умоляя не увольнять ее. Клялась, что ни на что не претендовала, лишь любила его. И то, как сам Филипп в это время играл в какую-то стрелялку, надев наушники. Словно выключив мир за дверью.

– Вопрос в другом: кто – ты? Будь у тебя дети, я бы послал Лизель. Даже дядю Мартина. Будь у тебя дети Джесс, они имели бы право на ее деньги. Такое же, как и Ви. Но детей у тебя нет. Есть лишь неоплаченные счета и долги.

– Вот пусть она и сыщет с меня долги. Из-за ворот Штрассенберга! Как Броммер.

– За воротами окажешься ты, дурак, – сказал отец, почти равнодушно. – Не всех женщин можно вышвырнуть за борт, как ты привык. Некоторые сдерут с тебя часть обшивки, – он долго крепился, потом спросил. – Ты что-то знаешь про девушку, которую уволила твоя мать?