– Я позвоню Ви, – Филипп даже вел себя, как будто влюбился и Себастьян грустно подумал, что всякий раз, когда он считает: ниже деградировать некуда, его мальчик доказывает ему, что падать можно до бесконечности.
– Теперь уже поздно, – вставил отец.
– Что – поздно?
– Звонить ей. Она чертовски на тебя зла и… – он прищелкнул языком. – Как вы оба знаете, мне снова нужен наследник.
Оба умолкли, посмотрев на него и Себастьян добавил:
– Ви вызвалась его подарить.
– Она что, спятила?! – спросил Филипп.
Граф смерил сына ледяным взглядом.
– Я… я имел в виду, что она не твой тип…
– А твоя мать, так мой, – обронил Себастьян. – Отправляйтесь к Мартину и Лизель. Обсуждать возврат денег Джессики. Я вам уже ничем помочь не могу.
Там, где все началось
Верена.
Герцог бодро трусил на шаг впереди меня.
Поводок был короткий, чтобы в случай чего я могла ухватить его за ногу, там, где бедро соединялось с туловищем. Пес сразу останавливался и оборачивался ко мне. Мы потихоньку приспосабливались к его глухоте и друг другу.
Пели птички, всюду цвела весна, я все отчетливей понимала Джессику. Понимала, что довело ее до отчаяния, что сводило ее с ума. Этот мир был устроен весьма загадочным образом. Женщины, которые не любили секс, всегда находили мужчин, которые говорили: вот, блин! Я не хотел тебе изменять, но я же мужчина, а ты не давала мне! Что я должен был? Член узлом связать?
А я хотела секса, – но мужчины кричали: да сколько можно? Найди себе хобби, не дави на меня и «О! Я должен продавать жеребят!»
– Ты, знаешь, – он хоть и был глухой, но кто меня в этой жизни слушал, – я начинаю понимать Джессику. Клянусь, если бы не ты, я сама бы с собой покончила… Я не знаю, что со мною не так. С одной стороны, я понимаю, конечно, что я уже оголодала до чертиков и бросаюсь на каждого, но с другой, ведь не я же пришла к нему…
Герцог вдруг налег на задние ноги и потянул меня по тропе. Решив, что он заметил кролика, или птицу, я ухватила его за ногу, но Герцог яростно завилял хвостом и мне пришлось отцепиться. Мы вылетели к Развалинам и… наткнулись на Ральфа, сидевшего на стене, как горгулья.
Он скинул капюшон и невесело улыбнулся мне.
– Привет!