Эмми не торопится в ванную. Не принимает картинные позы. Не просит шампанского и устриц. Не болтает без умолку. Не засыпает. Лежит щекой у меня на груди и иногда сжимает наши переплетённые пальцы. Пытается убедиться, что это ей не снится, что ли?

Можно было бы спросить, но я открываю рот и говорю совершенно другое. То, что действительно важно в этот момент.

— Я люблю тебя, Эмми.

Не сразу, не в тот же миг, но спустя где-то две моих жизней темноволосая головка приходит в движение. Эмма упирается подбородком мне в грудь и смотрит своими огромными серебристо-серыми глазами — так, что у меня ухает внутри. Смотрит со страхом и восторгом — как ребёнок перед чудо-каруселью. Мои ощущения схожи, только в обратном порядке: восторг от всего пережитого, страх, что Минни в очередной раз попробует увести внимание от себя.

Так и происходит.

— Моя сестра была любовницей твоего отца. Моя мать нагрела тебя на два миллиона.

— Помню. Но ничего из этого не касается лично тебя.

В меня сразу же летит ещё одно возражение:

— Кто-нибудь когда-нибудь обязательно укажет тебе на это.

— Не продолжай, — я больше не собираюсь давать любимой шанс себя унизить. — Как только ты станешь моей женой, все эти разговоры утихнут. По крайней мере, это уже точно будет не твоя проблема.

Удивительно, но, похоже, Эмму это удовлетворяет. Темноволосая головка снова ложится мне на грудь, снова сжимаются и разжимаются наши пальцы.

Только по тому, что уханье внутри прекратилось, я слышу тихий голос:

— В девятнадцать у меня был выкидыш. После него я больше не могу иметь детей.

Может, если бы я уже не знал об этом, слова Эммы могли меня потрясти. Потрясти — но не огорчить. И уж точно не расстроить планы.

— Жаль. А я так старался сделать тебе сейчас ребёнка. Два раза старался.

— Марк!

Эмма вскидывается. Губы кривятся, глаза блестят от слёз.

Ну, хватит!

Я молниеносно меняю наше положение: укладываю её на спину, подминаю под себя и нависаю коршуном.

— Переживаешь, что не родишь мне наследника? У нас уже есть один, и меня он вполне устраивает.