Когда внутренне Ромочка понимал, чувствовал, что выбранный драматургический материал оказывался чужим, взятым в работу не по сердечному влечению, а по вынужденной необходимости, его азарт угасал, его профессиональные умения рассеивались, и использовалась любая возможность под любым предлогом улизнуть с репетиции. В этих проявлениях нашкодившего двоечника он был по-детски забавно нелеп, понимая, что все догадываются о причинах его бегства с репетиций, он тушевался, прятал глаза, наигрывал важность своего ухода. Рома вообще не умел врать. Это было вне его человеческой сути, вне его личностных принципов.
В педагогической деятельности Рома был прилежным и преданным своим ученикам, для меня его служение на территории учительствования, в самом широком смысле этого слова, всегда абсолютный пример мастерства и воплощения человеколюбия. Если бы меня спросили, кто мой главный Учитель, я бы без минуты сомнения произнесла – Рома.
В Гарварде те, кто учился у него, те, кто уже состоялся в профессии, хранят своему русскому профессору удивительную преданность, память и благодарность. Во время учебы общение со студентами не ограничивалось только временем занятий – мы часто встречались с кем-либо из учащихся в застольях, за разговорами. Ну а вечерами Ромочка, в первый же год своего пребывания в Гарварде, установил традицию вечерних футбольных матчей педагогов и студентов. Когда чуть спадала жара, завершались занятия, все собирались на импровизированном футбольном поле в сквере недалеко от Гарвардской площади. Играли упоенно, не щадя ног. Мишаня уже в девять лет присоединился к играющим и был бесстрашным, стремительным, изворотливым игроком. На стоящих поблизости к месту действия лавочках располагались немногочисленные болельщики: жены, подружки играющих. С уходом Ромы эта традиция, просуществовавшая больше десяти лет, иссякла.
Сегодня нет ни Гарвардского театрального факультета, на котором, уже после ухода Ромы, мне тоже посчастливилось работать – год назад факультет завершил свою деятельность; нет летней “Школы Станиславского” – она тоже закрылась два года назад… всё изменилось, но каждый раз, приезжая в Бостон, я еду на Гарвардскую площадь, прохожу мимо домов, где мы жили в течение десяти лет; прохожу по скверам, где мы с Ромой любили гулять, когда пряталось нещадное солнце; захожу в наш любимый мексиканский ресторанчик; брожу по дорожкам Гарвардского университета – каждый день мы с Ромой часами прохаживались здесь, заглядывая в окна учебных кампусов, строя планы на будущее, размышляя о дальнейшей судьбе нашего сына…
Адаптироваться к новым людям, новым городам, новым театрам я научилась достаточно быстро. Но сделать новое близким, милым сердцу для меня процесс не простой, долгий, нарушить его, спугнуть может самая малая деталь. К Бостону я приноравливалась поэтапно, год от года привязываясь к этому городу. Старинные дома, архитектуру которых могу рассматривать каждодневно; вбирать ощущение энергии молодости и древности; и, конечно же, люди – друзья, ставшие со временем частью нашей жизни.
Таня
Новая сцена МХТ, репетиция “Кармен. Этюды”. Телефон всё время сжимаю в ладони. Я за последние два года привыкла не выпускать его из рук, не отпускать из поля зрения и слуха. На телефонном экране высвечивается незнакомый номер. Хватаю телефон, выбегаю из зала, взволнованный женский голос в трубке: остановка сердца, сейчас на аппарате, в реанимации, надо ехать срочно! Это была Таня.
За несколько месяцев до этого домой позвонила Инночка Кара-Моско, актриса Театра Пушкина, очень нервничая, спросила, может ли предложить нам свою помощь Таня Фокина – жена Валеры Фокина, Роминого коллеги, известного режиссера. Таня тогда служила помощницей Людмилы Ивановны Швецовой – заместителя мэра Москвы по социальным вопросам. Мы были благодарны любой возможной помощи. Рома встретился с Таней без меня, и вокруг него завертелась врачебная помощь, организованная Таней. До звонка в МХТ мы с ней не общались, но именно с этого момента Таня пришла в мою жизнь, стала моим ангелом-хранителем. Моя благодарность этому человеку не знает границ. Тогда именно благодаря ей у Ромы были лучшие врачи в Центре Блохина. Все боролись за Ромину жизнь.
Последнее лето было жарким. Наконец врачи дали разрешение Роме уехать за город. Он мечтал о Юрмале, говорил об этом всё время, но это было невозможно, опасно – надо было быть рядом с врачами, клиникой. И, как во многих моментах последних месяцев, опять Таня пришла нам на помощь… нашла и устроила максимально комфортный вариант Подмосковья: всего в нескольких километрах от Кольцевой дороги, в уютном доме отдыха на берегу маленького озера, она поселила Рому в двухкомнатный, просторный номер с большой лоджией и окнами, распахивающимися в сосновый лес. Еще месяца не прошло после премьеры “Бешеных денег” в Театре Пушкина, нужно было набираться сил.
Редко когда встречаешь человека, с которым понимаешь друг друга без лишних слов, который не болтает, бессмысленно растрачивая время, а мгновенно готов к действию, к спасению, к помощи. Редко встречаешь человека, совпадающего в понимании дружеского общения, воспитания, чуткости, такта; который чувствует интонацию, паузу, молчание; с которым комфортно и в путешествиях, и на светских мероприятиях, и просто за кухонным столом. Где бы Таня ни появлялась, она становится центром внимания и всеобщего любопытства: тонкая, высокая, удлиненные линии ее тела всегда изысканны, потрясающий женский шарм и элегантное чувство стиля выделяют ее из толпы.
Таня прошла рядом со мной все московские месяцы Роминого лечения, она была рядом и в самые тяжелые дни его ухода, и в дни прощания. Сейчас, когда мысленно я перебираю череду событий, связанных с Таней, я снова и снова понимаю важность и необходимость этого человека в нашей с Ромой, а теперь и в моей биографии. Когда остаешься в одиночестве, пугаешься и теряешься от многих самых простых вещей, остаешься без опоры, без плеча, словно ребенок, оказавшийся вдруг в мире взрослых, не очень понимающий, как справляться без защищенности, к которой привык… Таня мне дает это ощущение защищенности, и это для меня бесценно.
Глинка
Серёжа – единственный человек, который в нашем закрытом от всех доме бывал часто. И бывал он часто потому, что никогда не спрашивал, можно ли зайти, звонил, говорил, что едет, и приезжал. Широкий, преданный своим друзьям человек, с огромным желанием бросаться на помощь при первой необходимости; веселый и шумный, с ним всё бурлит и кипит, будь то праздник, путешествие, застолье. Мы не сразу сошлись, Рома уже был с Глинкой в дружбе, а я всё еще приглядывалась, приноравливалась… Меня смущала в нем эта лихость, спонтанность, бравурность. Я шла с ним на контакт с трудом, но, наблюдая за ним, всё чаще и чаще видела проявления благородные, великодушные, редкие по своей искренности и самоотдаче.
Когда пришла беда, Глинка и окружавшие его товарищи, которые стали друзьями Ромы, приняли решение и взяли на себя возможность это решение осуществить – ехать в Германию лечиться. Всё было сделано молниеносно. Рома уехал в Висбаден. Начался долгий путь, тяжелый путь.
Каждое мое утро начиналось с голоса Серёжи, он звонил всегда рано, зная, что я не сплю. Так было много лет, и до ухода, и после ухода Ромы, он и сейчас, по прошествии семи лет, звонит мне по телефону, заставая меня в разных частях мира, и каждый раз задает один и тот же вопрос: “Ну, как ты?”, и этот простой вопрос делает мою жизнь легче. Видимся мы с ним не часто, он всё время торопится, суетится, отвечает на бесконечные телефонные звонки, но бывают встречи, когда мы остаемся одни, в тишине, часами он мне рассказывает о своей жизни, о своих детях, я рядом с ним могу молчать, слушать, за встречу сказать всего несколько фраз, и мне нравится эта форма общения – она не требует от меня нарушения моей молчаливой сути. Я спокойна. Я молчу.
Отношения и с Таней и с Серёжей глубоко личные, о многих самых ярких, острых моментах проживаемой рядом жизни не расскажешь, это закрытая для всех территория, многое из того, что мы прошли вместе, должно остаться абсолютно между нами, в тишине.
Время перемен