Через год история повторилась – Соня родила второго ребенка. Не прерываясь ни в репетициях, ни в учебе, не щадя себя и не экономя свои силы, она вгрызалась в работу. С каждым днем Соня завоевывала мое уважение. Мы начали общаться.
Весной Сонечка с Костей пришли на мою премьеру “Катерины Ильвовны” в “Табакерку”. После спектакля Костя спросил, какие у меня есть театральные задумки. Я сбивчиво рассказала об истории XX века через движение, танец, музыку. Костя произнес короткую фразу: “Давай делать вместе” – и закрутилась работа. Они жили за городом, и я часто приезжала к ним для обсуждения наших фантазий. Подъезжая к ограде их дома, я знала, что Сонина лучистая улыбка будет меня встречать у распахнутых ворот, а в окне я традиционно увижу машущих мне Костю и маленькую Эрику, а через год и вторую малышку – Кирочку. Мой дом давно опустел, потому погружение в уютную семейную атмосферу этого просторного жилища, пахнущего молочной кашей, готовящегося обеда или ужина, звучащего легким топотом босых детских ножек, мне особенно приятно и радостно.
Мы сочиняли инсценировку нового спектакля, вспоминая XX век, то, что именно для нас было важным и значимым в прошедшем столетии нашей страны. Наши импрессии, отражения нашей памяти почти всегда совпадали. Мы возбужденно, перебивая друг друга, делились собственными реминисценциями прожитого, прочитанного, услышанного, запечатленного, далекого и близкого. Костя – человек энциклопедических знаний, стремительных решений, генератор ярких ассоциаций, общение с ним всегда толкает на творческий поиск. Я надеялась, что мы найдем инсценировщика, который систематизирует наши образы, упорядочит их и выстроит в сценическую драматургию, – мы не нашли такого человека, да, наверное, и не очень искали. Костя, мягко и настойчиво, выстроил ситуацию, при которой я сама вынуждена была сесть за написание, за структурирование наших фантазий. Было непросто. Неизбежность отсечения многого в наших исторических, поэтических и культурных реминисценциях делала эту задачу особенно непростой. Теперь, когда работа над инсценировкой давно закончена и подходит к завершению сценическая сборка нашего спектакля, я искренне благодарна Косте за необходимость, которую он передо мной поставил, и за поддержку в возможности эту необходимость осуществить.
А Сонечка всегда рядом… Ленинградское воспитание, ленинградский стиль общения, ленинградская манера произнесения слов, ленинградское внимание и чуткость – все эти качества, пропитавшие меня с ленинградского детства, я нашла в Соне. Ее устремленность в профессию вызывает уважение, ее умение видеть потаенное и сердечно участвовать вызывает отклик нежности и признательности. Теперь мы работаем вместе, теперь я радуюсь ее успехам и с добросердечным вниманием наблюдаю, как она строит свою жизнь.
Ученики
Сколько учеников прошло через мои занятия? Несколько тысяч? Больше? Точно подсчитать невозможно. Лица… Судьбы… Некоторых время окончательно стерло с карты памяти. Многие успешны и знамениты, их профессиональными удачами гордишься и наблюдаешь за поворотами их профессиональных биографий. В каждом из московских театров, и не только московских, трудятся мои ученики. Нет фильма, телевизионного сериала, где бы не появлялись знакомые по гитисовским годам преподавания или преподавания в Школе-студии лица. Иногда, когда мне навстречу с возгласом “Алла Михална!!!” бросается очень немолодой человек, я, всматриваясь в изменившееся лицо, не могу признать бывшего ученика, конфузливую ситуацию прячу за приветственной, радушной улыбкой. Но любимчики всегда в поле внимания. В поле отслеживания, заинтересованности, неравнодушия.
Фоменки. Все курсы, которые так именовались, по фамилии своего мастера Петра Наумовича Фоменко, были особенные, яркие. На всех курсах Петра Наумовича я преподавала танец. Уже тогда, когда они только проходили обучение в ГИТИСе, было понятно, кто из них наделен особенной одаренностью и, что не менее важно, упорством, работоспособностью и умением адаптироваться к ситуациям.
Галя Тюнина – диковинное существо, невозможно было не любоваться ее изысканно сидящей на длинной шее, тонко вылепленной головой, четко вырезанным профилем, вздернутыми к высокому лбу контурами бровей, раскосому прищуру серых глаз. Я откровенно восхищалась ее завораживающим актерским даром, ее притягивающим, чарующим даром быть на сцене манящей, таинственной женщиной. Она была чуть старше остальных студентов курса, опытнее и мудрее. За ее плечами уже было Саратовское театральное училище и два года работы в Самарском драматическом театре. Она была явным лидером, за ней, за ее замыслами, идеями устремлялись ее товарищи. Галя была аккумулятором многих осуществленных, успешных спектаклей, которые вошли в историю впоследствии родившегося театра. Не так часто в одной актрисе соединяются профессиональная мудрость, острый ум и физическая красота – Галя один из очень редких экземпляров, наполненных этими чертами и генерирующих эти качества.
В 1995 году, когда театру Фоменко было два года и заметность этого театра на московском культурном ландшафте была очевидной, мне позвонил некий начинающий кинорежиссер с просьбой о встрече. Узнав, что речь будет идти о художественном фильме об Ольге Спесивцевой – легендарной балерине, я немедленно согласилась. Мы встретились в актерском фойе театра “Ленком”, где тогда снимала репетиционное помещение “Независимая труппа Аллы Сигаловой”. Режиссера звали Алексей Учитель. Его протянутая для приветственного пожатия рука оказалась студенисто-бесформенной и влажной. Надо сказать, рукопожатие мне приносит достаточно четкие знания о человеке. Я всегда здороваюсь, протягивая руку, встречаясь с вытянутой ответно рукой. По рукопожатию я могу определить характер, физическую форму и некоторые другие особенности человека. Для меня это лакмусовая бумага. Чем дольше мне рассказывал свой замысел Учитель, тем яснее я понимала, что его знания истории этого периода балетного театра и персонажей, в ней задействованных, мягко говоря, поверхностны. Пока я его слушала и наблюдала за неспокойными, хаотическими движениями его рук, я уже уяснила свой отказ от предлагаемой мне работы хореографа в будущей кинокартине. Безапелляционность суждений при полном незнании меня взбесила. На роль Спесивцевой еще шли пробы и поиски актрисы. Тут я приложила всю свою волю и умение убеждать, для того чтоб Тюнина была приглашена на кастинг. Учитель сопротивлялся, размышляя, что должна быть балерина, известное имя и всё такое… Я настаивала. Сунула ему в ладонь клочок бумажки с Галиным телефоном. Через пару недель после этой встречи Галя была приглашена на пробы. В результате была утверждена на главную роль. А я благополучно отказалась от участия в этом проекте и нисколько не пожалела об этом, посмотрев готовый фильм. Но я рада, что с моей упорной подачи Галя сыграла здесь свою первую роль в кино.
Прослеживая взглядом Галин путь в театре, созданные ею потрясающие образы, я очень ясно понимаю, что реализована она процентов на 50 от той перспективы, которая рисовалась в молодые годы. Кто и что тому виной, можно только строить догадки… Но факт остается фактом: Тюнина могла, должна была сделать больше – сыграть больше ролей и в театре, и в кинематографе. Ей уже 50. Ей еще только 50. Я уверена в новых успехах и открытиях на ее пути. Я очень хочу и желаю ей этого!
Кутеповы, Рыжие. Они поступили на курс Петра Наумовича в 17 лет. Тоненькие, прозрачные, с развевающимися рыжими кудрями, они пленяли девичьей хрупкостью и хрустальностью. Моментально они стали любимицами всего института: о них говорили, за ними наблюдали. Их абсолютная органика и манкость на сцене проявились очень рано, буквально в первых же опытах существования на сценической площадке. Природа! Скоро о них заговорила театральная Москва. Рыжие волосы и бело-голубая прозрачность благодаря сестрам вошли в театральную моду, многие руководители курсов пытались повторить феномен сестер Кутеповых – принимали на обучение девочек рыжей масти, выискивали рыжеволосых сестер в надежде дублировать фоменковскую удачу. Не получилось – Кутеповы остались эксклюзивом фоменковского театра. Удивительно, что возраст не стирает их очаровывающих красок, профессиональный опыт и успехи множатся, формируя творческие биографии Ксюши и Полины.
Мадлеша. Поступить на курс Фоменко по чьей-либо протекции было невозможно. Мадлеша, дочь Расми Халидовича Джабраилова – актера Театра на Таганке, но, не будь явных способностей в этой черноглазой девочке, не случилось бы ей учиться у Петра Наумовича. Хоть практика принимать детей известных актеров в театральные вузы существует, и трудно сказать: если на приемные испытания в Школу-студию МХАТ приходит, например, дочь известнейшего актера, не обладающая явными сценическими способностями, надо ли из уважения к известному актеру брать на обучение его чадо, или было бы правильным не морочить голову ни родителям, ни их отпрыску. Тут для меня нет ответа. Мадлеша трудилась как пчелка, я не забываю ее остреньких, быстрых глаз, ее готовности преодолевать. У меня к этой девочке какие-то особенно нежные чувства, может потому, что она всегда была такой маленькой и испуганной. Ее профессиональная судьба пестрит интересными ролями и в театре, и в кино. Встречаю я Мадлешу редко, так же редко, как и других девочек этого курса, но встретив, всегда теплота нежности разливается в моем сердце, хочется обнять ее, приласкать. Эти четыре девочки, воспитанницы Петра Наумовича, были притягательным магнитом фоменковского курса, и хоть рядом с ними учились способные юноши, ставшие впоследствии основой, костяком театра Фоменко, всё же девочки были главной ценностью этого студенческого коллектива.
В ГИТИСе за один учебный год я работала с шестью курсами, сейчас я представить не могу, как возможно выдержать такую нагрузку. Но тогда я даже не задумывалась, могу или не могу, – преподавала и получала от этого удовольствие. Сейчас я возглавляю две кафедры, одна в ГИТИСе – кафедра современной хореографии и сценического танца, другая в Школе-студии МХАТ – кафедра пластического воспитания актера. Ни один из педагогов, работающих под моим руководством, не имеет по шесть курсов в учебный год, максимум два. В ГИТИСе я начала преподавать сразу, как закончила режиссерский факультет, в 1983 году, Мария Иосифовна Кнебель взяла меня работать на свой режиссерско-актерский курс, параллельно с ее курсом я преподавала и на актерском факультете, и на факультете эстрады. По прошествии нескольких лет я полностью переместилась на родной режиссерский факультет и занималась со всеми его студентами. В 1994 году я поняла, что мне необходима пауза, что я израсходовала свой запас интереса и любви к педагогике, почувствовала я это как-то резко и сразу решила выйти из дела на неопределенное время. В результате моя пауза длилась почти три года, она благополучно совпала с появлением в моей жизни Ромы и рождением Мишуни.
Сейчас, анализируя это свое желание прерваться в педагогическом деле, я понимаю, что это во многом было связано с окончанием учебы одного из самых моих любимых курсов – курса Петра Наумовича Фоменко, где учились Тюнина, Джабраилова, сестры Кутеповы, Карэн Бадалов, Рустэм Юскаев, Андрюша Казаков, Юра Степанов… Всегда выпуск удачного курса сопряжен с тяжелым, долгим привыканием к новому набору, к новым ученикам, а когда курс сверхудачный и полюбившийся, переход к новым студентам особенно непрост. Так получилось, что курс Фоменко, где учились Полина Агуреева, Андрюша Щенников, Наташа Благих, Оля Левитина, Миша Крылов, Илья Любимов, Томас Моцкус, Инга Оболдина, не прошел полный путь обучения вместе со мной, я этот курс оставила, уйдя в беременность Мишей.
Последний курс Фоменко был подарком; соскучившись по ГИТИСу, я вернулась окончательно в преподавание и получила талантливых, неординарных, трудных учеников. На этом курсе был выпущен дипломный спектакль “Фро” по Платонову, который изначально был основан на экзаменационной работе по сценическому танцу, которую мы сделали на музыку Второй мировой войны. Студент режиссерской группы курса Вася Сенин проявил недюжинную настойчивость и упрямство в уговаривании меня пуститься с ним в постановку прозы Андрея Платонова, тем самым проявив неотъемлемые для режиссерской профессии качества: терпение, волю, упорство. Я сдалась. Началась работа. Этот спектакль сразу проявил и обозначил для театральной Москвы интереснейшие актерские индивидуальности: Иру Пегову, Женю Цыганова, Пашу Баршака, Олега Ниряна, Наташу Курдюбову, Любу Львову, Катю Крупенину, Никиту Зверева, Лёшу Колубкова. Большинство из них, выпустившись, пришли в театр Фоменко. За каждым из них я с интересом наблюдаю многие годы, как замысловато складываются их судьбы, как по-разному они распоряжаются своими способностями и данными, заложенными природой. Как часто я ошибалась, предполагая развитие их пути, и как часто я оказывалась права в своих ожиданиях и уверенностях. Спектакль “Фро” имел долгий успех, мне радостно было видеть, как этот успех меняет профессиональные качества характеров каждого из участвовавших в спектакле. Успех – самое необходимое лекарство для становления в профессии. Успех необходим!
С Фоменко у меня были неоднозначные отношения. Я безмерно его уважала как педагога, но некоторые человеческие проявления принимала с трудом, некоторые отказывалась принимать вовсе. Я всегда чувствовала от него в свой адрес заинтересованную, порой восхищенную эмоцию, соседствующую с опасливой настороженностью. Человек он был ревнивый, и те, кто ему был верен и принадлежал целиком и полностью, те, кого он отмечал и приближал, должны были быть только рядом с ним, отклонения от прописанной в его голове нормы рождали в нем всплески ревнивого эгоизма.
Однажды я не успела его, руководителя курса, предупредить о переносе зачета по танцу. Он пришел, обнаружил, что никого нет, что ожидаемый зачет отложен на следующий день, отыскал меня во дворе института и долго-долго выговаривал мне свою обиду, со слезами на глазах. Мои извинительные заверения не работали, он их не слышал, было ощущение, что он слышал только себя, упиваясь своей обидой и переливами эмоций, отражающихся в переливах интонаций. С этого дня на зачеты и экзамены по танцу моих-его учеников он больше не приходил. Последней точкой для меня был его звонок в ситуации, когда я была виновата в том, что не предупредила о своем неприходе на его премьеру. В этот день я прилетела с гастролей и решила пойти на премьерный спектакль Фоменко в другой вечер. Казалось бы, пустячная ситуация, которую другой бы человек в премьерном ажиотаже просто не заметил… но не Пётр Наумович. Он мне позвонил. Его укорам, гневу, упрекам не было предела, это звучало как выяснение отношений между мужем и женой, давно отметившими двадцатипятилетний юбилей совместной жизни. Почему-то он всё время повторял, что надел новую рубашку, словно именно на смотрины рубашки я должна была явиться. Для меня это всё было дико. В нашей семейной жизни с Ромой никогда не звучали подобные увещевания, упреки, подобная форма истерического общения для меня абсолютно неприемлема, в моей жизни она просто не существовала, будь то работа или частная жизнь. С этого дня мы разошлись на безопасное друг для друга расстояние. Долго не виделись. Не общались.
В 2001 году был выпущен последний актерско-режиссерский курс Петра Наумовича, это был один из самых удачных курсов за мою 35-летнюю практику, помимо замечательных актеров, были еще режиссеры, и среди них Миндаугас Карбаускис, особенную индивидуальность которого было невозможно не отметить еще в пору его учебы. Фоменко пару лет еще оставался в качестве руководителя режиссерского факультета ГИТИСа, ему на смену, в наборе следующих студентов, пришел Серёжа Женовач – ученик, помощник, сподвижник.
Неожиданно, после долгой паузы в общении, я получила приглашение прийти в театр Фоменко для разговора с Мастером. Я, волнуясь, побежала на встречу. Пётр Наумович предлагал совместную работу над пьесой Юлия Кима “Сказки Арденнского леса”. Рассказывал свои ощущения от материала, сквозь прищуренные веки брызгал на меня синевой взгляда. Увидел, что не заинтересовал. Расстроился. Последний раз мы встречались с ним в его театральном кабинете, и это было с его стороны предложение поставить спектакль на любую интересующую меня тему с любимыми учениками, ставшими состоявшимися артистами. Я говорила про прозу Бунина. Жизнь распорядилась по-иному – не успели, не договорились, каждый отвлекся на иное…
На прощание с Мастером я прилетела из-за рубежа, прервав постановочные репетиции. Не могла не прилететь. Не могла не проститься. В приглушенных сумерками коридорах театра я видела заплаканные, вопрошающие глаза наших учеников. Начиналась другая жизнь.