— Все? — спросил Бернс. — И Ларри тоже?
— Ларри? — Мисс Керри на мгновение нахмурилась. — Ах да, Ларри. Конечно. Он ушел вместе с остальными.
Бернс почувствовал невероятное облегчение. Во всяком случае, отсутствие сына по вечерам связано с пьесой. По крайней мере, в этом он не лгал. Лицо Бернса расплылось в счастливой улыбке.
— Что ж, — сказал он. — Простите за беспокойство.
— Не за что. Это вы меня простите, что я не сразу вспомнила имя Ларри. Он единственный с таким именем среди моих артистов и играет, должна вам сказать, очень хорошо.
— Рад слышать.
— Да, мистер Шварц, вы можете гордиться своим сыном.
— Конечно. Мне приятно сознавать… — Бернс замолчал. Он долго и пристально смотрел на мисс Керри. — Моего сына зовут Ларри Бернс.
Мисс Керри нахмурилась.
— Ларри Бернс? Простите. Дело в том… Ваш сын не занят в спектакле. Он вам сказал, что участвует в нем? Но он даже не приходил к нам.
— Вот как, — сухо сказал Бернс.
— Надеюсь… Видимо, у мальчика были свои причины, чтобы вы думали, будто он… видите ли… к таким вещам надо относиться осторожно, мистер Бернс. У мальчика наверняка были свои причины.
— Да, — ответил Бернс печально. — Боюсь, что были.
Он поблагодарил мисс Керри и ушел, оставив её одну в большом пустом зале.
Глава 8
Бернс сидел в гостиной и слушал монотонное тиканье старых напольных часов. Часы всегда успокаивали его, он еще в детстве хотел иметь такие. Он не мог объяснить, почему ему хотелось иметь собственные напольные часы, но однажды они с Харриет поехали за город и остановились у старого сарая, выкрашенного заново в бело-красный цвет, на котором висела вывеска «Предметы старины».
Владелец лавки был тощим блондином с женской походкой, одет он был как помещик — в жилетку и пиджак с кожаными заплатками на рукавах. Он порхал среди редких образцов фарфора и хрусталя, весь трепеща, когда Харриет брала в руки какую-нибудь посудину. Наконец они подошли к старым часам. Их было несколько, одни стоили 573 доллара, это были английские часы, на них были выгравированы имя мастера и дата изготовления. Они внушительно выглядели и прекрасно работали. Другие часы были сделаны в Америке, даты изготовления и имени мастера не имели, кроме того, они нуждались в ремонте — но у них было одно огромное достоинство: они стоили всего двести долларов.
Когда владелец лавки заметил интерес Бернса к более дешевым часам, он тут же обозвал их aficionados[9], язвительно заметив: «Если вам, конечно, нужны простенькие вещи», — и заключил сделку с плохо скрываемым недовольством. Бернс отвез свою покупку домой. Местный ювелир за четырнадцать долларов привел их в порядок. И с тех пор забот с ними у Бернса не было. Они стояли в прихожей и отстукивали минуты глухим монотонным голосом, их тонкие стрелки расположились сейчас на лунном диске циферблата в широкой ухмылке, соответствующей двум часам ночи без десяти.
Теперь в размеренном и четком их дыхании никакого успокоения Бернс не чувствовал. Самое любопытное, что и время почему-то уже не было связано с часами. В их тиканье Бернсу чудилось безнадежное нетерпение: движение стрелок и работа механизма грозили отключением от жизни, взрывом, который оставит Бернса наедине с ожиданием собственного сына. Дом скрипнул.
Раньше он никогда не замечал, как скрипит дом. А теперь вокруг него теснились различные звуки, дом кряхтел, как старый ревматик. Из спальни наверху доносилось глубокое дыхание спящей Харриет, оно мешалось с мертвящим тиканьем часов и хриплыми стонами дома.